Это я говорю об обычных людях, а такие, как наш родственник дядя Коля, жили лучше.
У дяди Коли были «возможности». Он у себя на промкомбинате предпринимал что-то такое, что приносило ему дополнительный доход. Вообще, жители нашего города, сколько я помню, никогда не упускали случая что-нибудь украсть, утащить и крали и тащили все, что можно. Причина – маленькие зарплаты.
Нашей соседкой по лестничной площадке была учительница средней школы, мамина приятельница. Ей платили только 95 рублей. Что она могла себе позволить, кроме еды? Медицинские сестры, работники библиотек, детских садов, музеев, тренеры детских и подростковых спортивных секций, преподаватели техникумов, наставники профессиональных училищ зарабатывали 100 рублей и меньше. Невысокая оплата труда была в службе быта – все служащие мастерских по ремонту, работники прачечных, парикмахеры, часовщики, стекольщики, обувщики зарабатывали не больше 100 рублей. В пошивочной мастерской платили от 80 до 90 рублей. Кондукторы, дворники, уборщицы, сторожи, почтальоны, продавцы киосков могли рассчитывать лишь на 80 – 85 рублей. Врачу-хирургу в районной поликлинике платили 110–120 рублей. В те времена говорили, что хороший заработок, больше 200 рублей, лишь у инженеров-специалистов, особенно с научной степенью, рабочих с высокой квалификацией и ответственных руководителей. А также у тех, кому доплачивали за риск и вредность, и еще у тех, кто работает сдельно, по договору.
Глядя на фотографии прошлых лет, я вижу, как много на улицах нашего города бедно одетых людей. Бедность – это отсутствие новых вещей. Это когда нет возможности одеваться элегантно, со вкусом, разнообразно. Новой обуви у простых людей в СССР я встречал мало. А новая и красивая обувь, я считаю, это первый признак зажиточности и достатка. Мужские модельные полуботинки стоили от 18 до 45 рублей, зимние кожаные ботинки – от 25 до 45 рублей. Женские сапоги – от 25 до 70 рублей. Женские туфли – от 12 до 22 рублей. Женские зимние ботинки или полусапожки – от 18 до 30 рублей. Все эти товары, конечно, были отечественного производства. Импортные же вещи стоили около 100 рублей и выше. Будучи уже зрелым человеком, я однажды узнал, что нормальная норма потребления обуви на человека – 3 пары в год, столько в среднем приходилось в 60-70-е годы на среднего жителя США, Англии и ФРГ, а у нас в Советском Союзе средняя норма потребления обуви составляла 2 пары в год, однако сколько бы я не вспоминал свои детство, юность и молодость в Советском Союзе, я не мог припомнить, чтобы мне удавалось менять обувь два раза в год. У меня была летняя обувь и зимняя. И ту, и другую я носил по три года, пока она не разваливалась. Так жили многие в нашем городе. Обувь сдавали в ремонт, ее подбивали, подшивали, подклеивали и носили снова. Я носил одни и те же брюки, один и тот же пиджак. Обувь и одежду, когда я был маленьким мальчиком и подростком, мама покупала мне на вырост, то есть на один размер больше. Когда я «вырастал» из одежды, она была сильно поношенная, в заплатах, потому что я носил каждый день только ее и ничего другого. Мои приятели также носили одно и то же.
После смерти дяди Коли мне досталась замечательная вещь – импортная болоньевая куртка глубокого синего цвета с отливом. Жена дяди Коли, сердечная дама, отдала нам жаккардовый ковер, хрустальную салатницу и эту куртку. Вернувшись из армии, я надел дядину куртку и пошел в комитет ВЛКСМ, куда замполит воинской части выслал мою характеристику и рекомендацию направить меня на молодежную стройку. И меня направили в Сибирь, в тайгу. Я хотел этого. Я фантазировал, как удачно сложится моя жизнь, если я заработаю много денег. Я куплю машину или мотоцикл, поселюсь в областном городе, а не в районном, буду носить только заграничную одежду и не выпускать из рук портативный транзистор. И вот я очутился на молодежной стройке, в тайге. Явился в управление, оттуда меня послали к прорабу участка, и пока я шел, я десять раз вынул из кармана пачку сигарет. Люди подходили и спрашивали: «Новенький? Откуда, из центра? Что куришь? Дай-ка закурить!» Все смотрели на мою импортную куртку. С интересом глядели на мой чемодан. Некоторые вообще разглядывали меня с головы до ног, причем не по-доброму, а как-то хищно. Я заметил, что молодежи меньше, чем зрелых людей. Мне часто попадались дядьки с усами, плотные, даже с пузом. Я пришел на участок и стал ждать прораба – сел на какой-то пустой ящик, закурил, вынул из чемодана журнал «За рулем», который мне подарил попутчик в поезде. Впереди неподалеку была насыпь, и вот я вижу, что по верху этой насыпи бежит человек, торопится. Постарше меня, крепкий. Я думаю: «Куда он бежит в строительной спецовке посреди рабочего дня?» Оказалось, что он бежит ко мне. Именно ко мне! Подбегает и радуется: «Успел! Эх! А думал, что не успею!», и это была первая и последняя улыбка, которую я у него видел. Ему нужна была моя куртка. Он бесцеремонно щупал ее, заходил со спины, разглядывал, будто я был манекеном. Потом он сказал: «Верно рассказали – хорошая вещь, сгодится. Слышь, земляк, дайка померить куртку!» Я спросил: «Зачем?» И этот человек удивился и скривился: «Как зачем? Ты что, земляк? Я ее у тебя куплю. Понял? Деньги получишь сегодня вечером!» Я не хотел продавать куртку, меня этот разговор даже разозлил. Я так и сказал – ни торга, ни продажи не будет, не желаю. И тогда этот строитель в спецовке наклонился ко мне, встал как футбольный вратарь, и почти заорал: «Ты чего, парень? Ты здесь кто? Я тут всех знаю, а ты когда приехал – три минуты назад? Я – Гена Ро-тов, понял? Я тут всем лучший кореш. А о тебе кто слышал? В общем, следи, что я скажу: если куртку не продашь, то и носить не будешь. Понятно? На твою куртку случайно серная кислота прольется. Или горячий гудрон. Или ее ножичком в столовой на лоскуты порежут, пока ты котлетку кушать будешь. Понял, земляк? Шутки решил со мной шутить? Подумай, очень хорошо подумай! Завтра я к тебе с деньгами подойду, и чтобы со мной без дурости! Слышишь? И не вздумай мою куртку продать кому-нибудь другому! Я первый и единственный, понял?»