В культбригаде было немало профессиональных актеров и музыкантов. Были и талантливые непрофессионалы.
Назову здесь имена несколько знаменитых и запомнившихся участников культбригадного театра.
Наиболее яркой фигурой в нем был, несомненно, Илья Николаевич Киселев, в прошлом артист ТРАМа (Театр рабочей молодежи), а в будущем директор Театра им. Комиссаржевской (при нем это имя и было присвоено бывшему Пассажному театру), многолетний директор киностудии «Ленфильм», а затем Театра им. Пушкина (Александринского театра).
Ленфильмовцы, деятели театров и общественные деятели Ленинграда хорошо знали Киселева — полноватого, можно сказать, грузного человека, с тяжелой походкой, с черными вьющимся волосами, припудренными проседью. При этом он отличался необычной, тем более для начальства, в том числе и для «культурного», напористостью и экспрессивностью речи.
Он с одинаковым напором давал советы — указания сценаристам, режиссерам, и произносил застольные тосты, даже в домашней обстановке. Ходили слухи, будто Илья Николаевич Киселев по одному из своих родителей — цыган. Так ли это, не знаю. Не интересовался.
В наши лагерные годы Киселев был по характеру таким же, а по фигуре совсем другим — стройным и легким. Так, например, нацепив шаржировано увеличенную фуражку с непомерно большим козырьком и полувоенную форму, он лихо отплясывал вприсядку, изображая «бандита Тито». Киселев исполнял премьерные роли героев-любовников в опереттах, которые привозила к нам культбригада, хорошо пел и танцевал.
Другим хорошо известным человеком в лагерной культбригаде был упомянутый выше драматург и литературный критик Александр Гладков. Он был известен еще до своего ареста как автор пьесы «Давным-давно», посвященной героине Отечественной войны 1812 года, кавалерист-девице Надежде Дуровой. В культбригаде он исполнял должность завлита и, надо полагать, так или иначе помогал в выборе репертуара, и в написании различных текстов. При этом он отличался, по крайней мере там, в лагере, необычайной леностью и даже неподвижностью. Его невозможно вспомнить в каком-либо движении, и вообще в какой-либо иной позе, чем возлежащим на койке с трубкой во рту. Он оставался на койке в бараке, где размещали приехавшую культбригаду, даже тогда, когда его товарищи выступали на сцене. Разумеется, Гладков много читал. Я не раз приносил ему книги из нашей лагерной библиотеки и, если было время, присаживался к нему на койку, чтобы поговорить о новостях литературной жизни, за которой он старался по возможности следить.
После лагеря мы с ним встречались крайне редко и только на Ленфильме у Киселева. Последний много помогал Гладкову в его киноделах.
Однажды осенним солнечным днем мы с Гладковым шли вместе из Ленфильма в сторону Невского. Он к себе в Европейскую, где остановился, а я к себе на работу в Публичку. Когда спустились с Кировского моста к Марсову Полю, я предложил Гладкову присесть на скамейку покурить. Он охотно согласился.
— А не прилечь ли вам, по старой доброй традиции? — спросил я.
Гладков, то ли поддерживая мою шутку, то ли и в самом деле, будучи не прочь полежать, растянулся на скамейке. Правда, быстро поднялся и сел. Вероятно, ему было неуютно лежать на узкой и жесткой скамейке. Тем более, при его солидном весе.
На похороны своего старого друга — Киселева — Гладков из Москвы не приехал.
В культбригаде было еще несколько ярких, запомнившихся людей. Великолепный скрипач из оркестра Большого Театра — Бениамин Шклярский. Замечательный ударник — Лев Шанин.
Из женщин культбригады самой яркой актрисой была «красючка» (так блатные именовали красивых женщин) Верка Карташова. Я назвал ее Верка потому, что никогда не слышал, чтобы кто-нибудь назвал ее полным именем. Это была действительно красивая девчонка, небольшого роста, со светлой косой, обмотанной вокруг головы, с хорошим голосом и несомненным комедийным талантом. Она исполняла главные женские роли во всех опереттах, поставленных культбригадой. До лагеря Карташова была студенткой. Сидела за разговоры.