Выбрать главу
              прут. От севера                 идет                         адмирал Колчак, сибирский                  хлеб                          сапогом толча. Рабочим на расстрел,                                    поповнам на утехи, с ним          идут                  голубые чехи. Траншеи,                машинами выбранные, саперами                 Крым                          перекопан,— Врангель                крупнокалиберными орудует              с Перекопа. Любят            полковников                                сантиментальные леди. Полковники                    любят                               поговорить на обеде. — Я        иду, мол                       (прихлебывает виски), а на меня                 десяток                              чудовищ                                             большевицких. Раз — одного,                        другого —                                         ррраз,— кстати,            как дэнди,                            и девушку спас.— Леди,          спросите                         у мерина сивого — он     как Мурманск                           разизнасиловал. Спросите,                 как — Двина-река, кровью            крашенная, трупы           вы́тая, с кладью               страшною шла        в Ледовитый. Как храбрецы                       расстреливали кучей коммуниста                    одного,                                да и тот скручен. Как офицера́                      его                           величества бежали             от выстрелов,                                    берег вычистя. Как над серыми                           хатами                                       огненные перья и руки            холёные                          туго                                 у горл. Но…         «итс э лонг уэй                                  ту Типерери, итс э лонг уэй                        ту го!» На первую                  республику                                     рабочих и крестьян, сверкая              выстрелами,                                   штыками блестя, гнали          армии,                     флоты катили богатые мира,                        и эти                                 и те… Будьте вы прокляты,                            прогнившие                                    королевства и демократии, со своими                 подмоченными                                     «фратэрнитэ́» и «эгалитэ́»! Свинцовый                    льется                                на нас                                          кипяток. Одни мы —                    и спрятаться негде. «Янки           дудль                     кип ит об, Янки дудль дэнди». Посреди               винтовок                              и орудий голосища Москва —                 островком,                                  и мы на островке. Мы —           голодные,                           мы —                                     нищие, с Лениным в башке                                 и с наганом в руке.

11

Несется              жизнь,                        овеевая, проста,             суха. Живу          в домах Стахеева я, теперь            Веэсэнха. Свезли,              винтовкой звякая, богатых              и кассы. Теперь здесь                      всякие и люди             и классы. Зимой           в печурку-пчелку суют         тома Шекспирьи. Зубами              щелкают,— картошка —                    пир им. А летом              слушают асфальт с копейками                    в окне: — Трансваль,                       Трансваль,                                        страна моя, ты вся            горишь                        в огне! — Я в этом               каменном                               котле варюсь,              и эта жизнь — и бег, и бой,                     и сон,                               и тлен — в домовьи                  этажи отражена                от пят                          до лба, грозою            омываемая, как отражается                         толпа идущими                трамваями. В пальбу                присев                           на корточки, в покой             глазами к форточке, чтоб было                  видней, я    в комнатенке-лодочке проплыл               три тыщи дней.