Хорошо!

Вползает
               на гладкий
                                 валун,
на секунду
                  склоняет
                                 голову,
и вновь
             голова-лунь
уносится
               с камня
                            голого.
Место лобное —
для голов
                 ужасно неудобное.
И лунным
                пламенем
                                озарена мне
площадь
              в сияньи,
                             в яви,
                                       в денной…
Стена —
              и женщина со знаменем
склонилась
                   над теми,
                                   кто лег под стеной.
Облил
           булыжники
                             лунный никель,
штыки
           от луны
                        и тверже
                                      и злей,
и,
   как нагроможденные книги,—
его
     мавзолей.
Но в эту
              дверь
                        никакая тоска
не втянет
                меня,
                         черна и вязка́,—
души́
         не смущу
                         мертвизной,—
он бьется,
                как бился
                                в сердцах
                                                и висках,
живой
          человечьей весной.
Но могилы
                  не пускают,—
                                         и меня
останавливают имена.
Читаю угрюмо:
                         «товарищ Красин».
И вижу —
                Париж
                           и из окон До́рио…
И Красин
               едет,
                       сед и прекрасен,
сквозь радость рабочих,
                                       шумящую морево.
Вот с этим
                  виделся,
                                чуть не за час.
Смеялся.
               Снимался около…
И падает
               Войков,
                           кровью сочась,—
и кровью
               газета
                          намокла.
За ним
            предо мной
                               на мгновенье короткое
такой,
          с каким
                       портретами сжи́лись,—
в шинели измятой,
                               с острой бородкой,
прошел
             человек,
                           железен и жилист.
Юноше,
             обдумывающему
                                          житье,
решающему —
                         сделать бы жизнь с кого,
скажу,
          не задумываясь —
                                         «Делай ее
с товарища
                   Дзержинского».
Кто костьми,
                    кто пеплом
                                      стенам под стопу
улеглись…
                  А то
                          и пепла нет.
От трудов,
                 от каторг
                                и от пуль,
и никто
            почти —
                          от долгих лет.
И чудится мне,
                        что на красном погосте
товарищей
                  мучит
                             тревоги отрава.
По пеплам идет,
                          сочится по кости,
выходит
              на свет
                          по цветам
                                           и по травам.
И травы
             с цветами
                              шуршат в беспокойстве.
— Скажите —
                      вы здесь?
                                       Скажите —
                                                         не сдали?
Идут ли вперед?
                           Не стоят ли? —
                                                     Скажите.
Достроит
                коммуну
                              из света и стали
республики
                   вашей
                              сегодняшний житель? —
Тише, товарищи, спите…
Ваша
         подросток-страна
с каждой
               весной
                           ослепительней,
крепнет,
             сильна и стройна.
И снова
             шорох
                        в пепельной вазе,
лепечут
             венки
                       языками лент:
— А в ихних
                     черных
                                 Европах и Азиях
боязнь,
            дремота и цепи? —
                                           Нет!
В мире
            насилья и денег,
тюрем
           и петель витья —
ваши
         великие тени
ходят,
          будя
                  и ведя.
— А вас
              не тянет
                            всевластная тина?
Чиновность
                   в мозгах
                                 паутину
                                              не сви́ла?
Скажите —
                  цела?
                            Скажите —
                                              едина?
Готова ли
                к бою
                         партийная сила? —
Спите,
           товарищи, тише…
Кто
      ваш покой отберет?
Встанем,
              штыки ощетинивши,
с первым
               приказом:
                               «Вперед!»