ветрами,как дуют при капитализме.За Троицкий дули авто и трамы,обычные рельсы вызмеив.Под мостом Нева-река,по Неве плывут кронштадтцы…От винтовок говоркаскоро Зимнему шататься.В бешеном автомобиле, покрышки сбивши,тихий, вроде упакованной трубы,за Гатчину, забившись, улепетывал бывший —«В рог, в бараний! Взбунтовавшиеся рабы!..»Видят редких звезд глаза,окружая Зимний в кольца,по Мильонной из казармнадвигаются кексгольмцы.А в Смольном, в думах о битве и войске,Ильич гримированный мечет шажки,да перед картой Антонов с Подвойскимвтыкают в места атак флажки.Лучше власть добром оставь,никуда тебе не деться!Ото всех идут заставк Зимнему красногвардейцы.Отряды рабочих, матросов, голи —дошли, штыком домерцав,как будто руки сошлись на горле,холёном горле дворца.Две тени встало. Огромных и шатких.Сдвинулись. Лоб о лоб.И двор дворцовый руками решеткистиснул торс толп.Качались две огромных тениот ветра и пуль скоростей, —да пулеметы, будто хрустеньеломаемых костей.Серчают стоящие павловцы.«В политику… начали… ба́ловаться…Куда против нас бочкаревским дурам?!Приказывали б на штурм».Но тени боролись, спутав лапы,—и лап никто не разнимал и не рвал.Не выдержав молчания, сдавался слабый —уходил от испуга, от нерва́.Первым, боязнью одолен,снялся бабий батальон.Ушли с батарей к одиннадцатимихайловцы или константиновцы…А Ке́ренский — спрятался, попробуй вымань его!Задумывалась казачья башка.И редели защитники Зимнего,как зубья у гребешка.И долго длилось это молчанье,молчанье надежд и молчанье отчаянья.А в Зимнем, в мягких мебеля́хс бронзовыми вы́крутами,сидят министры в меди блях,и пахнет гладко выбритыми.На них не глядят