Вот так письмо! Герой-то он герой, но уже конкурсного экзамена наверно не выдержал бы. A молодец, что ответил, я очень-очень рада, что получила это письмо! Надо скорей показать всем нашим актерам.
Ральф поправляется. — Моя выдумка
Ну, славу Богу! Ральф мой поправляется; насморк прошел, ест опять за обе щеки, и почти хорошо ходит, по крайней мере ступает уже на больную ногу, хотя и прихрамывает еще. Опять за мной по пятам бегает, и так потешно ковыляет бедная культяпка. Доктор говорит, что через два-три дня он будет совершенно здоров. Как раз, значит, к моим именинам; это хорошо, a то праздник не в праздник вышел бы мне, если бы мой бедный черномазик был болен.
А какую мы с Митей чудную штуку придумали на двадцать второе! Уже наверно, наверно никому решительно и это еще в голову не приходило — мы устроим на мои именины елку! Да, елку, такую, как делают на Рождество, только мы не будем и срубать и ставить в гостиную, a выберем хорошенькую, аккуратненькую елочку где-нибудь в лесу, поедем туда все, и там же на месте разукрасим и зажжем ее. Разве не прелесть?!.
Об этой затее знают только Митя и мамочка, больше никому ни гугу. Вот будет шикарный сюрприз для всех! Мы им объявим только двадцать вторго утром потому что вдвоем мы справиться не можем, да и веселей всем вместе украшать дерево.
Я просто дождаться не могу этого дня, так это будет интересно, еще гораздо-гораздо веселее, чем обыкновенно бывает на Рождество! И мамочка нашла, что это очень остроумно придумано.
A вдруг в этот день дождь? Нет, не может, не может этого быть! За что бы Богу так жестоко меня наказывать? Я буду уж так усердно молиться!
Интересно, что мне подарят? Я видела, мамочка вчера из города привезла что-то большое-большое, величиной с качающуюся лошадь, и так глупо увязано, что невозможно разглядеть формы, a пощупать не удалось, потому что противная Глаша сейчас же это «что-то» заперла в чулан под лестницей, a ключ мамочке отдала. Хитрая мамочка, знает, с кем дело имеет! Конечно, это не лошадь, ведь не младенец же я; a что? — все-таки неизвестно. Извольте-ка ждать еще целых два дня!
Мои именины. — Елка в лесу
Еще, кажется, я никогда в жизни так не веселилась, как вчера. Целый день такой удачный вышел с самого утра. Вообще я не прочь поспать по утрам, но вчера я вскочила в половине седьмого, ни за что не могла даже лежать от волнения: и погода беспокоила, и что мне подарят. Еще занавески в моей комнате были опущены, села я на кровати, смотрю, между окнами что-то такое большое стоит, да впотьмах не могу разобрать, что именно. Живо я вскочила, конечно, босиком и, не заботясь о своем туалете, откинула тяжелую темную занавеску, смотрю — письменный столик, совсем малюсенький и такой миленький; длины он, верно, не больше аршина, кругом решеточка, обтянут темно-красным сукном, внизу ящик с ключиком; перед столом прехорошенький плетеный стульчик, a на столе чудный письменный прибор, совсем настоящий и ужасно шикарный: он из такого светло-зеленого камня, довольно прозрачного, a кругом вделан в такое будто темное серебро, — прелесть! Чернильница, два подсвечника с душками розовыми свечами и маленькое пресс-папье. В ящике в середине двадцать штук малюсеньких премиленьких, пестреньких бумажных фонариков; уж это верно мамочка догадалась для украшения елки. Какая она у меня умница всегда все сообразит! A на чернильнице бумажка, которую я сперва и не заметила. «Нашей писательнице Мусе от горячо любящих ее папы и мамы».
Вот так штука! Откуда же они узнали про мое «писательство»? Это, конечно, о моих воспоминаниях говорится. Верно валялась где-нибудь тетрадь. Ну, да это ничего, все равно, если они ее даже и нашли, то не читали; мамочка говорит, что это нечестно чужие письма и записки читать, что это то же воровство, потому, что когда мы потихоньку узнаем чужие секреты, это как будто бы мы их воруем у другого; ну, a уж папочка с мамочкой этого никогда не сделают. Но все-таки хорошо, что в столе есть ящик с ключом, могу теперь запирать, не от них, конечно, a мало ли кто может увидеть, если опять где-нибудь валяться будет.