В ответ на это она вдруг расхохоталась и смеялась долго, просто до неприличия, что было вовсе не по-королевски. Взглянет на него и смеется снова, даже до слез.
— Как это понимать? — спросил слегка опешивший солдат.
Он упустил из виду, когда созрел этот смех, ибо такой самозабвенный смех не мог возникнуть вдруг, он должен был именно созреть. Не могла так рассмеяться девушка лишь из-за одной его последней фразы. Она конечно же сдерживалась, а теперь дала себе волю.
— Вы очень простодушны, воин! — выговорила наконец она, успокаиваясь и принимая свой прежний королевский вид. — Но я считаю, что простодушие отнюдь не худший из человеческих пороков, а вполне извинительный. В простодушии есть что-то и привлекательное. Поверьте, я не ошибаюсь.
— А это как понимать? — спросил он.
— А так, что королева изволит шутить. Да-да, я пошутила, прошу извинить. Но согласитесь, что же мне оставалось делать! Такова уж была ситуация.
— А когда же она говорила всерьез?
— Всерьез? Только когда произнесла фразу: «Королева умеет и любит трудиться» Вот так, воин. Вот так.
Она тоже встала и оказалась как бы выше ростом. Хотя нет, ростом они были вровень. Однако…
— По традициям субботних балов в нашем набережном саду сейчас будет объявлен белый танец. Я приглашаю вас. Знайте, что я никогда и никого еще не приглашала на белый танец. Давайте поспешим, пока музыканты не начали.
«А это как понимать?» — чуть не спросил он, но вовремя прикусил язык.
КУЛИНА КРАСНАЯ
В городе, в котором я живу, эту женщину помнят старожилы. Память стариков отсеивает незначительные события и незначительных людей и оставляет самое крупное, самое яркое.
Чем же памятна им простая баба — кожевница Акулина Петрова, прозванная Красной? Красотой.
По чужим воспоминаниям я восстановил только один день ее жизни, всего один день, примечательный разве тем, что он был праздничным, и еще тем, что в полдень она родила.
От этого дня нас отделяют восемьдесят долгих лет.
Она испуганно вскочила с кровати, не понимая спросонок, то ли вечер на дворе, то ли уже утро. В комнату сквозь засиженные мухами стекла маленьких окон пробивался рассвет. Шагая через спящих на полу ребятишек, она прошла в чулан, поплескала в лицо озерной водой и утерлась тряпицей.
Свекровь на печи вдруг застонала во сне, сначала коротко и беспомощно, а потом громко, протяжно, мучительно. Кулина встала одной ногой на лесенку, потрясла свекровь за плечо:
— Маманя! Маманя, проснитесь!
Та охнула, заворочалась.
— Кулинушка, — проговорила она облегченно, — дурной сон мне приснился: будто бык меня рогами к стене прижал и давит на грудь — дышать нечем. Уж вроде и понимать стала, что не наяву это, а проснуться не могу. Спасибо, голубушка, что разбудила.
Всегда ей снятся дурные сны. То она падает в колодец, то в озере тонет, то в могилу живая зарыта. Кулина часто просыпается от этих стонов, ей жутко. Кажется, что в доме появляется злой дух, который мучит старуху. Кулина будит свекровь, а та и рада избавиться от наваждения.
Уж который месяц старуха не слезает с печи, кашляет. Наверно, скоро помрет. Печь ради нее протапливают даже летом, чтоб теплая была.
Рядом с чуланом за ситцевой занавеской спит деверь с молодой женой. Могучий храп его заглушает все звуки в доме. Кулина, улыбаясь, заглянула за занавеску и тотчас отвернулась, прыснула от смеха.
— Эй, молодожены! — окликнула она. — Проспите все царство небесное. На работу пора!
Храп оборвался.
Старшая девочка, Манька, проснулась, села на полу, откинула рукой спутанные волосы, попросила:
— Мама… пить.
Кулина подала дочери кувшин, и та жадно припала к нему. Потом улеглась, стянула с братишки, спящего рядом, дырявую шубейку, укрылась сама и тотчас уснула.
На шестерых одно байковое одеяло, просвечивающее от старости, потому укрываются чем попало.
Кулина вышла в сени и чуть не споткнулась: на полу, раскинув руки и ноги, спал муж.
— Ишь, сердешный, — сказала она, — не дошел.
Вот уже неделю пьет он беспрестанно, с самого ильина дня. Недоглядела Кулина — позавчера отнес куда-то свою красную праздничную рубаху, продал и в тот же день пропил все до копейки. Утром проснулся, каялся, плакал — рубаха-то единственная, нарядная, такой ни у кого не было, — но к полудню опять был пьянехонек, а к вечеру и вовсе запропал. Когда он пришел, она не слыхала, спала уже.