Раньше у него не было таких запоев. Случалось, напивался, но на другой же день был трезв и на водку смотреть не мог. Кулина никогда не оставляла его, пьяного, без присмотра: отыщет и приведет домой. А вчера не пошла искать: живот большой, последние дни дохаживает.
Она стащила с мужа дырявые сапоги, из которых выбивались концы портянок: кабы сапоги здоровые были, давно уж пропил бы. Муж даже не пошевелился, из чего Кулина заключила, что напился он крепко.
— Вот дьявол! И где он этого питья достает! — ворчала она. — Кто его поит? Так хлеба добывал бы в семью, как водку! В доме ни куска, ребята встанут, есть запросят…
И злость разбирала, и жалко было его. Она оттащила мужа в сторону, чтобы не мешал ходить, потом оделась в рабочее. Одежда успела просохнуть за ночь и коробилась, как жестяная.
Кулина вышла на крылечко. Было уже совсем светло. Румяная заря стояла в полнеба, и над лесом вот-вот должно было проклюнуться солнце. В доме, слышно, воркующе засмеялась невестка.
«Ишь, молодым-то все весело, — подумала Кулина и вздохнула. — Смешно, что есть нечего. Смешно, что не выспались. Ну, это пока ребятишки не посыпались. Мы, бывало, с Васей тоже по первому-то году… Всякое горе — не горе». И ей стало жалко невестку, которой счастья-то в жизни, как и Кулине, отпущено аршин, а несчастья — верста немереная.
Она пошла скорым шагом по тропинке берегом озера, покачиваясь по-утиному и придерживая руками большой живот.
Легкий туман курился над Селигером. Из-за него издалека приплывал печальный колокольный звон с Ниловой Пустыни. Кулина привычно перекрестилась, окинула взглядом по-утреннему синее небо, город, заблестевший на солнце золочеными куполами церквей, озерный плес со спокойной водой и прошептала:
— Господи, хорошо-то как!
Ей не хотелось думать о том, что весь этот разгорающийся ясный и радужный день она пробудет словно бы в преисподней, в темноте и грязи, а думалось о хорошем.
Там, за туманом, за лесистыми островами Кличен и Городомля, — ее родная деревня Николо-Рожок, там она родилась и выросла.
Какая красивая она была в девках, Кулина! Что лицом, что статью — без единого изъяна. И еще веселая была, смешливая: куда бы ни шла, что бы ни делала — все песни пела.
Однажды в воскресный день приехали в Николо-Рожок осташковские парни, а Кулина с девками как раз хоровод затеяли — все в ярких сарафанах, в козловых башмачках. И приехал с осташами Василий — высокий, стройный и такой ловкий парень в рубахе красной. Это он сейчас, Вася, сдавать стал, а тогда был красавец и грамотный к тому же: читать-писать умел и счет знал.
После того разу каждое воскресенье приезжал он на лодке. Лишь стемнеет — чу, весла плещут вдали. А она ждет его на берегу.
Осенью на покров обвенчались. Что за пара они были! Оба такие красивые — загляденье!..
А через неделю после их свадьбы, в самый ледостав, отец утонул в Селигере…
Мать теперь одна живет, а избушка у нее такая стала ветхая, того и гляди повалится. Давненько не была Кулина у матери, и, когда соберется, один бог ведает. А та даже на праздник не приехала нынче. Жива ли? Здорова ли?..
Ребенок сердито ворохнулся в ней, и она почувствовала ладонью, как он уперся чем-то там, внутри, то ли коленочкой, то ли локотком.
Сердцем радовалась она ребенку, все ее существо переполнялось неизбывной радостью материнства. Сердце говорило: «Пусть он родится здоровым, пусть быстрее растет, звонче смеется, резвее бегает». А разум протестовал: «Это плохо, что он родится. У тебя их уже шестеро, и тех нечем накормить, не во что одеть и даже негде уложить спать. А вот скоро у деверя с невесткой ребятишки появятся, их куда? Нет, пусть он родится мертвеньким, а потому поднимай тяжелое, не бойся падать, не береги живот».
Осталась позади нищая «Америка» — окраинная слобода Осташкова, заселенная беднотой. Кулина вышла на Большую Знаменскую улицу — здесь чаще стали попадаться зажиточные дома с крепкими дубовыми воротами. Впереди белеет стена Знаменского монастыря.
Кулина перекрестилась и на Знаменский собор и свернула в боковую улочку. Через бульвар на завод Савина ходить ближе, но нельзя: бульвар для чистых. Савинские кожевники, провонявшие мездрой, клеем, дегтем, пропитанные дубильными соками, обходят бульвар стороной. А коли появишься там, полицейский мало того что по уху даст, так еще и оштрафует.
Осташков исстари невидимо разделен на четыре части. Там, где чистенькие домики и мощеные улицы, живут богатые, а где грязь и теснота — бедные. Каждая часть живет своей собственной жизнью, молится своему святому и празднует свой собственный престольный праздник. Неделю назад в «Америке» отшумел ильин день. Скоро спас — это праздник кожевников и сапожников. Кусток, где живут рыбаки, отмечают смоленскую, а центр города, где купцы и духовенство, празднует успенье.