Когда он некоторое время спустя окинул взором дело рук своих, эта маленькая полянка показалась ему уже преображенной: уютной, обжитой, светлой. Он улыбнулся и опять сел на прежнее место. Солнце пригревало спину, словно печка сзади топилась. Мягкое животворное тепло вливалось в старика, и казалось, это оно подогревало в нем всяческие воспоминания.
В середине лета в Выселках сломался мост через ручей. Ручей-то перешагнуть можно, в сушь по дну переедешь; он вроде этой речки Веряжки, а моста все же требует. Без моста чуть дождичек — отрежет Выселки от Кузярина, ну и кукуй. Ни пройти ни проехать — топь. Молоко с фермы не отвезешь и в магазин за хлебом не съездишь, да и мало ли!.. Неказистый был мосточек, а дело правил: держал и лошадь с возом, и трактор, и автомашину. Много лет стоял, а тут разом обрушился — подломилась балка под легким трактором Вальки Лопахина. Трактор чуть не кувыркнулся вверх колесами, однако Валька, бедовый парень, каким-то чудом вызволил трактор. Как именно — никто не видел, а когда пришли посмотреть — вчуже страшно: обрушился мост одним краем начисто, и весь мостовой настил дыбом стоит. Лежать бы трактору в ручеине пузом вверх, если б не Валькина отчаянность.
Бригадир пришел, головой покачал, потом рукой махнул:
— Эх, одно к одному. Пусть все рушится да падает. Нам тут не жить.
Валька возразил:
— Жить ли, нет ли, а ездить-то здесь придется. Так или иначе, а мост нужен.
— Что ж ты его ломал?!
Валька сплюнул с досады:
— Я его не нарошно сломал. А надо было нарошно.
— Еще бы! Ломать — не делать.
Так они могли бы препираться долго, да толку от того мало. Ругались они друг с другом всегда охотно, однако больше от азарта, чем от злости. Поругаются, потом из одной пачки папиросы курят.
Бригадир — какой он бригадир? Вся и бригада в Выселках — пять старух. Валька Лопахин — он механизатор, ему в Выселках никто не командир. А бригадир — он же и завфермой, и кладовщик, и молоканщик, он же и «куда пошлют». Можно просто считать — старшой.
Фамилия ему Лукьяненок. Такую фамилию Вальке бы, а «Лопахин» — бригадиру. Потому что Валька и ростом и телосложением невелик, а бригадиру по фигуре пошла бы фамилия солидная.
— Все к одному концу, — сказал Лукьяненок, как будто даже радуясь происшествию. — Верно, Евгеньич?
А Евгений Евгеньич тогда еще не знал, что скоро, месяца через три, умрет его старуха. Она летом вроде бы поправляться начала. Вставала с постели, понемножку хлопотала по хозяйству: и печь кое-как истопит, и пол подметет, и в огороде грядки пополет. Он не думал, что Варвара так скоро осиротит его, не ожидал такого и потому не переживал из-за нее. Думал, поболеет и встанет, не в первый раз. Он занимался своими обычными делами, и даже разговоры его с нею шли не о болезни ее, а о том, куда его посылали работать и что он там делал.
Именно в эти летние месяцы совершалось такое, за что сердце Евгения Евгеньича болело сильней: на его глазах пустела деревня Выселки. То, что деревня доживает последнее, было ясно как день. О ней каждодневно тревожился и печалился он, а не о своей старухе.
Уехали на центральную усадьбу сразу две семьи, обе в один день; увез туда же свою жену с выводком ребят сосед-тракторист; перебрался в подмосковный совхоз выселковский пастух со своим семейством. Осталось в деревне всего несколько семей, да и те уже готовились к отъезду на центральную усадьбу.
Старик не мог без боли душевной смотреть на те безобразные следы, которые остались на месте снесенных домов.
Древесная труха, россыпи прокопченной глины, гнилая солома да ржавые железки — вот что оставалось на тех местах, где недавно стояли еще крепкие избы, в которых творилась жизнь. Теперь эти жилые места зияли, как прорехи на одежде. Вокруг них шли в рост лопухи и крапива, кольцом поднималась лебеда, а к середине лета словно выстреливал вверх остроголовый иван-чай и начинал цвести печально, призрачно.
Тяжело было старику смотреть на все это, он сокрушенно вздыхал:
— Как будто нас градом побило.
Но никто не разделял его кручины, всем было как-то некогда и не до того. Что там бубнил старик Евгеньич и чем он недоволен — никому дела нет.
И бригадир Лукьяненок, и Валька Лопахин уже выбрали себе в Кузярине, на центральной усадьбе, по местечку и начали строиться. У них свои заботы, и о Выселках ни у того, ни у другого душа не болела. Вот почему, когда возле рухнувшего моста бригадир сказал: к одному мол, концу, — это задело старика.