Пришли вчера в клуб чужие парни — веселые, дурашливые. Пошептались, потоптались, надумали чижа ходить. Чиж — танец местный. Четверо парней выбрали себе по девушке — выбор этот, как потом объяснили Валентину Михайловичу, значит многое. Это знак особого расположения, молчаливое заявление: ты мне нравишься. Поэтому девчата засмущались.
Пары встали в круг, заиграла гармошка, парни частушку спели дружно, топнули разом и закружились каждый со своей девушкой. Тот, кто занимал самое переднее место — а оно называется «рублевым», то есть особенно почетным, — тоже частушку спел, сплясал коротко — подробил — и поменялся местами с соседом, покружился с его подругой. И так, пока каждый не побывал на всех других местах, не покружился с другими девушками и не вернулся к своей. Валентин Михайлович заметил, что дробили все по-разному, у каждого была своя дробь, как роспись.
Чижа ходили весело, с шуточками, с ужимками, частушки пели уморительные, одну Валентин Михайлович записал:
а остальные не мог — хохотал до слез. Ай да парни! Распотешили всех.
Когда кончился первый тур, каждый потряс руку своей девушке, поблагодарил: «За уваженьице!» На что она отвечала с шутливой жеманностью: «За приглашеньице». Это уж так полагается.
Второй тур был гораздо сложнее, так что даже какой-либо системы в чередовавшихся фигурах Валентин Михайлович уловить не сумел. А система была, и такая замысловатая, что парни сами иногда путались. Когда же сбивались, это называлось «сучок». У кого случался «сучок», тот должен был поцеловать при всех свою девушку. «Это он нарочно!» — защищалась та, закрывая лицо руками. «Ничего подобного», — смеялся парень. Шум и смех стояли в клубе. Малышня повизгивала из-под лавок, зрители советовали, как лучше. Наконец поцелует он, снова заиграет гармошка. Пары кружатся, ходят друг за другом, опять парни частушки поют, а потом снова «сучок».
Говорят, в чиже туров до двадцати. Только их уже не помнит никто. «А напрасно», — пожалел Валентин Михайлович: чиж ему понравился.
Сегодня стемнело особенно рано. Или так показалось? Ждал-ждал намеченного часа, когда можно затопить печку, и только было собрался — вошла тетя Даша.
— Валентин Михайлович, банный день нынче, не забыл?
— Забыл, — встрепенулся он.
— Я там все приготовила. Воды большой чугун нагрела, соломки свежей постлала.
— Спасибо, теть Даш.
— Спина-то опять немытая будет.
— Ничего, я изловчусь.
— Надо жену привозить, она спину-то и потрет.
— Да вот… Скоро…
— Ну дай-то бог. А то разве дело: ты здесь, а она там? Я у соседей посижу, мойся на здоровье. Да запрись, чтоб случайно кто не залетел.
Валентин Михайлович запер за нею дверь, плотно занавесил окна, приготовил белье. Потом разделся, отставил заслонку, поправил солому на шестке и дальше, на поду, и осторожно полез в печь. Там сидеть можно свободно, макушкой свода не достанешь. В горну чугун ведерный стоит, ковшик в нем. Валентин Михайлович достал с шестка приготовленный заранее, новенький березовый веник, закрыл за собой заслонку, через плечо плеснул водой на пышущий жаром свод — пахнуло горячим паром так, что дрогнула заслонка. Сидя в душной темноте, Валентин Михайлович похлестывал себя веником по спине, по бокам — горячим ветром от него обжигало тело, спирало дыхание.
— Экое варварство — мыться в печке! — приговаривал он, блаженно покрякивая. — Экая дикость! И кто это придумал? Денежную премию ему и бронзовый бюст за ценное изобретение… Ух ты!
В первое время он никак не мог примириться с тем, что ему придется мыться в печи.
— Да ты попробуй только, понравится, — уговаривала его тетя Даша.
Он решился однажды, напарился всласть — понравилось. С тех пор суббота — банный день — стала для него маленьким праздником.
Напарившись, Валентин Михайлович достал с шестка таз, налил в него горячей воды и вымылся. Потом осторожно выполз на шесток, стараясь не задеть спиной кирпичи.
И вот в этот момент у порядочных мужей появляются жены и трут спину. «Эх…» Валентин Михайлович спрыгнул на пол, встал ногами в корыто и окатился из ведра холодной колодезной водой. Одевшись, он растопил печку и уселся перед ней, всем существом ощущая легкость и свежесть тела.
Пришла от соседки тетя Даша, поздравила с легким паром.
— Все сидит, все думает, — сказала она ворчливо. — Так недолго и с ума сойти. У нас вот так же Митюха Горбачев все думал-думал, да и попал в желтый дом… Когда Олена твоя приедет?