— Это мое, не колхозное, потому и нечего обсуждать.
«Железная», — решили бабы.
Никто не видел ее слез, только почернела она лицом, так что страшно было глянуть. Иногда уставится немигающими глазами в окно и сидит так долго, не шевелясь. Тогда все заходящие в правление значительно переглядывались и качали головами: «Лучше бы она плакала. А так недолго и рехнуться».
Девочку похоронили, и прямо с погоста Васена зашла на поле, которое пахали. Мы только что сели перекурить. Неподалеку паслось стадо, и пастух подсел к нам.
— Мужик идет, — сказал Костька Крайний, завидев председательшу, и мы все разом бросили окурки.
— Как дела, парни? — спросила она, подходя к нам.
Голос у нее был глухой, хриплый.
— Лошади вот устали, — ответил я за всех. — Мы дали им отдохнуть.
— Лошади ночью отдохнут. Каждая минута дорога.
Мы тотчас встали, отряхнулись.
— И ты тут! — сказала Васена пастуху. — Мне с тобой, кавалер, поговорить надо. Ну-ка, отойдем.
Они пошли к стаду — здоровяк пастух и, вровень с ним, такая же широкоплечая Васена. Она на ходу что-то стала говорить ему, энергично рубя кулаком воздух.
Мы переглянулись. Ситуация была ясна: последние ночи пастуха видели за гумнами с дояркой Дуськой. Бабенка она веселая, мастерица ругаться через улицу, уперев руки в бока, охочая попеть да поплясать. У нее трое детей, муж исправно пишет с фронта…
Васена с пастухом остановились невдалеке, и, слышно, она повысила голос. Ветром относило к нам обрывки ее гневной речи: «бесстыжими глазами», «ряшку наел», «боров толстый»…
— Мужики на фронте, а ты ихних баб обгуливаешь! — выкрикнула она напоследок. — Я тебя, симулянта, живо на фронт отправлю!
Она резко повернулась и пошла к деревне, а пастух как побитый вернулся к нам, сказал уныло:
— Это не баба, а конь…
В тот же день Васена вызвала зачем-то Дуську. Чтобы никто не мешал разговору, всех из правления выпроводила. Через некоторое время та выскочила распаренная, с красными, наплаканными глазами.
Больше ее с пастухом не видели.
Посевная страда была в разгаре. Вечером мы валились с ног от усталости. Спали мертвым сном, по утрам вставали трудно. А попробуй только опоздай: Васена заметит — враз оштрафует на пять трудодней, и тогда что работал три-четыре дня, что нет.
По ночам мне снилась земля: все отваливается, отваливается она от плуга, переворачивается земляной пласт, поблескивая на срезе и рассыпаясь в комья. Стоило даже просто закрыть глаза, и начиналось это движение земли, будто наяву.
Утром бывало холодно, и мы выходили на работу в валенках с калошами и ватниках. Но потом так славно пригревало солнце, что мы раздевались до рубах, закатывали рукава и ходили босиком, налегке. А останавливаясь на перекур, ложились на эти теплые ватники и толковали о том о сем.
Случилось так, что однажды, расположившись отдыхать, мы уснули: уж больно ласково светило солнце, а ветер приятно гладил лица. Лошади, волоча за собой плуги, перепутав постромки и вожжи, разбрелись по лужку.
То ли сказал кто Васене, то ли сама увидела — прибежала напрямик по жнивью и накинулась на нас, как коршун. Первым попался ей я. Одной рукой она цепко ухватила меня за волосы, другой рукой Костяху Крайнего за ухо, дернула так, что оба мы вскочили как ужаленные. Не говоря ни слова, она хватала за волосы, за уши, за вороты других, и те вскакивали, ошалело озираясь. Потом ее прорвало, и она прошлась таким отборным матом, помянув «господа бога», и «попа», и «мать», что с нас быстро слетели остатки сонливости и мы торопливо разошлись собирать лошадей.
А Васена долго стояла на пригорке, ругаясь хриплым басом, и размахивала руками.
Мне казалось, что я никогда не прощу ей этой обиды. Мы были пахари, у каждого из нас уже было по «милашке». Мы уже собирались на фронт — а она нас за уши, как мальчишек.
— Умирать буду — не забуду, — сказал тогда Костяха Крайний, и мы все, как клятву, повторили эти слова…
А нынче мне эта обида кажется маленькой и смешной.
После войны Дмитрий Рыбин вернулся цел и невредим, снова стал председательствовать в сельсовете. С приходом мужа Васена отпросилась со своего поста, и колхозом стал управлять горластый мужик Пятаков, тоже фронтовик.
Васена как бы отступила в тень. Вместе со всеми бабами стала ходить на всякие работы, куда пошлют. Словно спохватившись, она часто плакала о своей умершей дочери, которая была у нее единственной. Люди уже забыли, что звали ее когда-то Мужиком…