— Двадцать шесть.
— Ну вот, во мне твой жизненный опыт до двадцати шести лет. Все, что было позднее, ты передаешь мне менее эффективным способом: с помощью нотаций, нравоучений и так далее.
Борис Евгеньевич оценил юмор сына по достоинству и улыбнулся.
— И ты сам, пап, помнишь только то, что случилось с твоим отцом до… Дед, тебе сколько было лет, когда папа родился?
— Не помню. Я молодой женился, восемнадцати лет.
Андрей удивленно свистнул, а Витя — тому и вовсе показалось смешным.
— Мам! — закричал он. — Дедуля наш в десятом классе женился. Он был примерно с нашего Андрея, и у него уже были дети. Не хочу учиться, а хочу жениться.
— В десятом… — пробормотал старик. — Я и трех-то не кончил… А как женился, дети пошли, сначала Михаил, потом Борька.
— Борька — это наш папа, — вставил младший внук.
— Следовательно, — продолжил Андрей, — и я могу помнить только то, что было с дедом примерно до двадцати лет, и с прадедом примерно та же история. Таким образом, налицо большие потери.
— Ты еще то имей в виду, — сказал Борис Евгеньевич, — что некоторые родовые линии пресеклись, их кладовые памяти пропали для нас бесследно, они не могут быть восстановлены.
— Погоди-ка, пап, это ты о чем?
— Да вот тебе пример с Иваном Грозным. Его линия пресеклась. И вся династия Рюриковичей не будет представлена в твоих кладовых. Она исчезла, не оставив потомков. Белое пятно на панораме памяти.
— Верно. — Андрей опечалился. — И ведь мало ли таких родовых линий пресеклось! И царей, и простых людей.
— А с женщинами как в вашей гипотезе? — вмешалась невестка. — Женщины несут в себе кладовые информации? Или это привилегия мужчин?
— А вот это интересный вопрос, — оживился Андрей. — Очень любопытный вопрос, — повторил он с жаром. — Давайте обсудим.
Старик поглядывал то на внука, то на сына, то на невестку. Он уже потерял смысловую нить разговора, да и вообще они были непонятны ему. Ему понятен был только внучонок Витя, который шел и сосредоточенно хлестал прутом сердитых пчел, летавших над первыми редкими одуванчиками по бережку канавы.
«Ну что вы талдычите? — мысленно укорял их старик. — Поглядите вокруг, хорошо-то как! Первая травка… Первые листочки. Нашли о чем толковать: о том, как бы оттяпать у дедов-прадедов наследство такое — что они видели и знали. А те уже умерли давно. И ничего от них не осталось. Вот я живу, вам и со мной не договориться, что ж рассуждать о прадедах наших! Идут, бубнят о чем-то. Поглядите, денек-то какой, люди! Земля, наверно, вот тут, на припеке, тепла, как печка, да ласкова. Вот разуться бы да босиком!»
— Боря! — окликнул он сына. — Тебе не хочется босиком пройтись?
Борис Евгеньевич оглянулся на отца с некоторым удивлением и ответил не сразу, после паузы:
— Ну, куда там! Отвык.
Витя, ни слова не говоря, сел на бережок канавы и стал разуваться.
— Еще чего! — прикрикнула на него мать.
Он обиженно поежился.
— Пускай побегает, что вы! — встрял дед. — Мы, бывало, в эту-то пору…
— Простудится, — строго ответила невестка.
Больше старик не возражал.
— Боря! — Вдруг окликнул он. — А ведь у тебя небось сейчас на ноге заметка есть? Помнишь, как ты ногу-то распорол?
— Да, кажется, шрам остался.
— Ишь ты, сколько лет прошло, а шрам не пропал, — пробормотал старик, качая головой. — Всю жизнь носить придется. Как печать на документе эта заметка.
…Клеверные скирды клали до яблочного спаса. К этому времени поспевал лен. Драли его вручную, вязали в снопики, ставили этакими шалашиками, которые в Выселках звали «караводами». Лен загорелый, красновато-коричневый, кудрявый. Некоторые головочки растопырились, как рассохшиеся бочоночки, потрескались, звенят, и льняное семя из них вытекает на землю: оно скользкое, с ладони течет, как шелк.
Лен на воза класть наряжали мужиков да баб поздоровее — самая мужичья работа. Тут их обоих с Варварой посылали, потому что Варвара была посильнее иного мужика. Снопы сцеплялись головками льна — не раздерешь. Кидать приходилось большими охапками. Возьмешь целый «каравод», как домик за князек, и на воз его одним махом.
Вот память человеческая! Старик вспомнил этот загорелый до ярко-коричневого цвета лен, пыльный от сухой земли в острых корешках и весь звенящий сотнями колокольчиков. Он словно бы ощутил под руками спутанные вершины снопов, и услышал этот тончайший звон, который будто пронизывает весь «каравод».
Старик даже тряхнул головой, как бы отгоняя наваждение или освобождаясь от полусна.