Прошло полчаса, и Йере охватило беспокойство. Господин Хайстила, которого он когда-нибудь надеялся увидеть дипломатом, никак не возвращался. Йере отправился в фойе узнать, где же его друг. Швейцар исключительно любезно сообщил, что господин консул уже давно отправился к министру иностранных дел обсуждать внешнеполитическую ситуацию. Господин консул оплатил ресторанный счет. Господин консул пожелал швейцару веселого Рождества, а еще попросил передать господину писателю вот эту записку. Господин консул сожалел, что у него случайно не оказалось с собой личной печати.
Йере разорвал конверт и, дрожа всем телом, прочитал следующие строки:
"Уважаемый Господин Писатель!
Я был вынужден купить на Ваши деньги кое-что для себя. Но поскольку Вы устроились хорошо, то, очевидно, не пожалеете сделать мне такой незначительный рождественский подарок. Было весьма приятно начать праздновать Рождество в Вашем обществе. Надеюсь, скоро встретимся. Уверен, что Вы не забудете меня. Мой адрес: Хел. Сан. отд. объявлений, псевдоним "Консул".
Ваш. верный друг
Тату Хайстила. Хельсинки."
Перед глазами Йере все поплыло. Небо его жизни оказалось покрытым толстым слоем глупости. Он вышел в гардероб и ничуть не удивился, когда на него надели старое, сильно поношенное пальто господина консула. Только на улице он стал постепенно приходить в себя. Сначала заплакал, но, увидев, что прохожие пожимают плечами, глядя на него, плачущего, он стал ругаться вслух. Однако такое поведение в преддверии Рождества, когда каждый пытался показать себя с лучшей стороны, выглядело непозволительным. Не одобрил его и полицейский, у которого, помимо прочего, было лицо прогрессивно мыслящего человека и сильные руки. Он схватил нарушителя предпраздничного порядка и спокойствия и вывел его из толпы. Йере с горечью объяснил, что у него обманом отняли все деньги и пальто.
- Пальто же на вас, - сказал полицейский.
- Это не мое.
- Значит, краденое? Следуйте за мной.
Государство предложило Йере своеобразную помощь. Его отвели в полицейский участок, и он предстал перед суровыми глазами комиссара. Йере охватила тоска по Лидии. Только жена могла вытащить мужа из рук полиции, поскольку его слова еще не были занесены в протокол допроса. У Йере была причина опасаться официальных властей. Хотя комиссар при его появлении и начал насвистывать, это вовсе не означало, что он настроен добродушно. Комиссар переговорил с полицейским, а затем задал Йере целую кучу вопросов: имя, фамилия, место рождения, пол, гражданское состояние, адрес…
Йере робко отвечал. Казалось, перед ним сидит само государство. Материалов для обвинения более чем достаточно. А главное - как это угораздило вас нарушить закон под самое Рождество? Неужели не понимаете, что я отец семейства и у меня полно других дел?
Допрос начался нежданно-негаданно.
- Сколько было денег?
- Немногим более четырех тысяч марок.
- Больше четырех тысяч. Какими купюрами?
- Две по тысяче, а остальные… более мелкие…
- Вы помните номера купюр?
- Нет.
- Плохо дело. Это затрудняет следствие. Кстати, где вы получили такую большую сумму?
Йере замолчал и в смущении стал рассматривать казенный письменный стол, совершенно не осознавая, что молчание вовсе не золото, если государство уже давно отказалось от золотого стандарта.
- Не можете ответить? Где вы получили деньги?
- От невесты.
- А она откуда их взяла?
- У нее были… Она вернулась из Америки…
- В каком штате, в каком населенном пункте и когда?
- Не знаю.
- Ну, а кто же ей дал деньги? Отвечайте!
- Князь, наверное…
- Какой князь?
- Я его не знаю.
- Отвечайте прямо, кто такой князь. Он преступник?
- Я не знаю…
- Значит, отказываетесь отвечать. Но вы еще у меня признаетесь.
Крепкая рука написала государственным пером на казенной бумаге несколько строчек. Нажим продолжился:
- Когда вы обнаружили пропажу денег?
- Тогда, когда отдал их ему…
- Отдали? Только что вы утверждали, что их у вас украли. Следовательно, вы дали ложные показания, за что закон наказывает. Послушайте-ка, дорогой господин, вас когда-нибудь подвергали тестированию, я имею в виду ваш разум?
Йере вспомнил психотехнический экзамен директора Сувисумпело, во время которого он оказался разумнее среднего индивидуума, и ответил:
- Один раз.
- Что один раз?
- Тестировали.
- Это меня не волнует. Кстати, вас обыскивали?
- Нет.
- Вот как! Тогда изучим содержимое ваших карманов сейчас. Руки вверх! Стоять на месте. - Комиссар вышел из-за стола, приблизился к Йере и начал шарить по карманам поэта. В кармане пальто был обнаружен ключ.
- Что это за ключ?
- Не знаю.
- Следовательно, поддельный?
- Но он же принадлежит Хайстиле.
- И в вашем кармане?
- Это пальто Хайстилы.
- Лжете!
Когда рука обыскивающего забралась во внутренний карман пиджака Йере, тот начал брыкаться, отскочил от полицейского и взвизгнул.
- Не мешайте исполнению служебного долга! - прорычал следователь.
- Нет, нет… Но мне щекотно…
- Мошенник! Вас надо заковать в кандалы.
Йере больше не чувствовал щекотки, а лишь лихорадочный озноб. Когда комиссар не нашел ни огнестрельного оружия, ни кастета, ни перочинного ножа и политических листовок, он оставил поэта в покое и вернулся на свое безопасное место за столом. И тут же огорошил Йере вопросом:
- Сейчас признаетесь?
- Да, - чистосердечно ответил Йере и почувствовал, что постепенно хмель полностью покинул его.
- Наконец-то! Почему не признались сразу? Только мое время попусту потратили. Ну-с, друг мой, скажите, куда спрятали деньги?
- Что спрятал? - переспросил с глупым видом Йере. - Я не понимаю.
- Куда спрятали украденные вами деньги?
- Я украл?
- Вы же только что признались.
- Ничего я не признавал.
- Раньше в тюрьме сидели?
- Нет еще.
- Ну а сейчас вас посадят. Понимаете? Со мной шутки плохи. Вы путаетесь в показаниях. На вас украденное пальто, в кармане которого поддельный ключ. Вы стащили четыре тысячи марок и в дополнение ко всему клевещете на другого человека. Знаете, сколько за это полагается?
- Мне или Хайстиле?
- Молчать!
Комиссар начал терять терпение. Такого закоснелого типа он прежде не встречал, разве что в американских кинофильмах.
- Ну, а теперь признаетесь? - неожиданно снова спросил он.
- Ни в чем я не признаюсь, - с горечью произнес Йере.
- Вот как? Посмотрим.
Все мучительно пугливое существо поэта затрепетало. Внезапно он решился признаться во всем, что он совершил и даже не совершал.
- Господин комиссар, я признаюсь во всем. Спрашивайте!
- Сейчас вы лжете. Такой внезапный поворот - это чистой воды спектакль и введение следствия в заблуждение.
- Я говорю правду.
- Хорошо. Начнем сначала. С какой целью ваша невеста дала вам столько денег? Вы их вымогали у нее?
- Я должен был произвести закупки.
- Что вы должны были купить? Признавайтесь честно, это может послужить смягчающим обстоятельством в суде.
- Чайные ложки, ткань для пижамы, подвязки для чулок, галстук, миску…
- Не так быстро, - прервал Йере комиссар, поскольку не успевал за ним записывать. - Итак, галстук, подвязки для чулок, миску, полотенца… Что еще?
- Бокалы для вина… и крахмал…
- Для чего?
- Крахмал?
- Нет, бокалы для вина.
- Я не знаю…
- Значит, опять что-то скрываете. Скажите прямо, занимаетесь ли подпольной продажей, или бокалы предназначены для семейного употребления?
- Да, - почти шепотом ответил Йере.
Йере бросил безнадежный взгляд на портрет президента, усы которого, напоминавшие беличьи хвосты, оказались над головой комиссара, писавшего закорючки букв.
- Для чего вам крахмал? - спросил тот.
- Для воротничков рубашек.
- Для чего?
- Чтобы они становились твердыми.
Комиссар записывал и одновременно повторял вслух: "Задержанный ответил, что они твердеют…"
Полицейский перечитал написанное и продолжал:
- Ткань для пижамы, кухонные полотенца и миску… Чайные ложки? Ну, они всегда нужны… Подвязки для чулок!.. Галстук. Галстук для кого?
- Лично для меня, - сознался Йере.
- Какого цвета?
- Красный.
- Красный. Вы сказали "красный"?
- Вишневого цвета, - поправился Йере.
- Это не меняет дела. Неужели вам неизвестно, что в Финляндии нельзя носить красный галстук? Значит, вы социалист?
- Нет, я просто писатель.
- Невежа! Я имел в виду социалистического писателя, который носит красные галстуки и настраивает народ против законного правительства. Вам известно, что вы получите за это? Тюрьму! Узаконенный цвет галстука синий или черный, а еще лучше темно-синий.
- Да, но Лидия сказала, что к моему лицу подошел бы лучше всего красный. Не является ли он к тому же цветом надежды?
- Разве в этой стране Лидия определяет цвета, - пробурчал комиссар, погрозил кулаком Йере и стал писать: "Задержанный не отрицал, что он социалист, сказав при этом, что красный галстук - это знак сопротивления общественному мнению, поскольку якобы красный - это цвет надежды и символ революции, и все-таки восхищение им задержанный выражал без глубокого понимания…" Вечное перо власти остановилось передохнуть.
- Не желаете ли честно добавить что-нибудь? - спросил комиссар, с некоторым отвращением взирая на Йере.
Йере пожелал. Он попросил коротко упомянуть в протоколе о цвете Лидиных подвязок для чулок, но комиссар не посчитал это смягчающим обстоятельством, поскольку женские подвязки предназначены исключительно для мужчины и не могут возбуждать настроение народных масс. Комиссар утешил Йере сообщением, что Лидия, пожалуй, тоже будет подвергнута допросу.
- Я могу идти? - спросил Йере после того, как подписал двенадцатистраничный протокол допроса.
Комиссар шумно вдохнул в себя воздух и ответил:
- Только завтра. Вы пили спиртное, и мой долг предложить вам сегодня ночлег у нас.
- Я же не пьян, - защищался Йере.
- А вот это определяю я. На вас такое скверное пальто, что вас даже за одно это следует посадить в камеру. Протокол будет направлен в Центральное управление сыскной полиции, которая произведет необходимые дополнительные допросы и раскроет ваши политические убеждения. Мое дело только расследовать остальные ваши преступления. Повестку получите в свое время.
Комиссар вызвал полицейского, который препроводил Йере на рождественскую ночевку в казенном доме.
Наступило утро сочельника, и в сердца людей вошло благоговение. Йере провел веселую ночь, ибо вечером у него появился компаньон - в камеру привели печального молодого человека, который назвался Антеро Кому, по профессии позолотчик и меланхолик по характеру.
- Задержали меня у ворот кладбища, - рассказал позолотчик, - якобы пьяного. Правда, черт возьми, я был немного выпивши, тоска меня грызла. Отец месяц тому назад заболел, и я пошел навестить его. Я уважаю своих родителей. Отец был позолотчиком, и я пошел по его стезе. Сейчас я сам выполняю эту работу. Покрываю позолотой надписи на надгробиях, как и отец, когда еще был жив. А ты чем занимаешься?
- Сочиняю стихи, - мрачно ответил Йере.
- Не трепись, - воскликнул позолотчик и продолжил свой рассказ, пока не заснул.
- Суомалайнен, - позвал полицейский.
Йере после такой веселой ночи снова вызвали на допрос.
- Подожди меня на улице, - шепнул позолотчик. - Пойдем вместе позавтракаем.
Глаза Йере покраснели. Сейчас он был похож на человека, случайно уронившего один носок в быстрый поток воды и бросивший туда второй вслед за первым.
Лицо следователя украшала милая рождественская улыбка. Он узнал, что получит вечером от жены шлепанцы и коробку сигар. Подарки будут лежать под разукрашенной игрушками елкой. По этой причине в его глазах мерцала почти социальная доброта. Он поглаживал усы и листал протокол допроса.
- Молодой человек. Делаю вам строжайшее напоминание - извещение о штрафе за пребывание пьяным в общественном месте получите позднее. На этот раз отделаетесь малым наказанием, и связано это с тем, что писателей считают частично невменяемыми. Исправьтесь и начните сочинять духовные вирши или стихи, воспевающие отечество. Это будет рассматриваться в качестве смягчающего обстоятельства в любых судах, даже в том случае, когда предстанете перед судом Всевышнего. Поскольку вы пропили деньги вашей невесты впервые, не ходите по полицейским участкам плакаться о своем безденежье. Веселого Рождества!
- И вам также, - едва слышно отозвался Йере.
Его упорно клонило ко сну. Он ждал позолотчика у дверей полицейского участка и думал, что ему стоило бы повеситься на перекладине двери ресторана Кямпи. Виновником мрачного душевного настроения был даже не Хайстила, а он сам. Он не мог отправиться на встречу с отцом, ибо денег не было даже на трамвайный билет. Жаль было милую Лидию, ожидавшую возвращения своего честного жениха. Жаль Лидию, которая не получит сине-черных подвязок.
Позолотчика Антеро Кому также выпустили на свободу. Он держал под мышкой огромный сверток и обещал угостить Йере завтраком, если тот поможет тащить эту ношу.
- Забегу только перекусить, а потом пойду навещу отца.
С неба валил крупный мокрый снег. Товарищи по несчастью брели по снежной слякоти в поисках столовой. До полудня подавали исключительно только еду, но, когда пробило двенадцать, позолотчик загорелся выпить пива. К удивлению Йере, он даже расплатился.
- Возьмем еще бутылочку, а потом схожу навестить отца. После четвертой бутылки они были вынуждены сменить питейное заведение. Йере нес тяжелый сверток, бумажная обертка которого промокла от снега. Пиво никак не прогоняло грустное настроение позолотчика, и ему захотелось чего-нибудь покрепче. Им снова пришлось поменять заведение.
- Еще один заход, и я отправляюсь на встречу с отцом. Он был… Он был человек из человеков.
Позолотчик начал всхлипывать, и им в который раз пришлось поменять ресторан. После пятой смены оболочка свертка превратилась в мокрые бумажные лохмотья, а настроение его владельца стало еще более мрачным.
- Девушка, девушка… Девушка, черт тебя возьми! Только еще по рюмке, и я исчезаю на кладбище… Не выйдет? Хорошо, мы пойдем в другое место.
В другое место они не попали. Препятствием послужила тяжелая ноша позолотчика, которую уже не прикрывал ни один клочок бумаги. Ею оказался мраморный крест, на котором Антеро Кому золотыми буквами выгравировал: "Здесь покоится мой любимый отец, камнетес Самули Кому. Родился…"
- Значит, не пустите? - спросил позолотчик у швейцара.
С этими словами он вытащил из кармана купюру в десять марок и перед лицом непреклонного швейцара разорвал ее в клочки, пренебрегая опасностью.
- Более мелкие деньги мне неизвестны, пока люди умирают и нуждаются в кресте, - объяснил он.
Поблизости раздалось завывание сирены полицейской машины. И тут Йере стал виновником очень подлого поступка (да простит ему Бог), который долго жег его душу. Он оставил позолотчика в одиночестве, а сам выскочил на улицу. Ему не хотелось проводить вторую ночь в той же компании и выражать соболезнования человеку, сборы которого в путь на кладбище могли быть снова перенесены на следующий день.
Йере бездумно бродил по городу - без всякой цели и без денег. Он неотступно следовал за людским потоком, как запах и грех, вспоминал Лидию, располагавшую средствами и возможностью заплатить за товары больше, чем другие покупатели. По мнению Йере, общее количество нищих возрастало пропорционально увеличению среднего благосостояния.
Йере остановился понаблюдать за маленьким спектаклем и на какое-то время забыл о своем нищенском существовании. На площадке, покрытой раскисшим снегом, сразу за зданием Национального театра, выступал артист, поглядеть на которого собиралось все больше и больше публики. Служитель муз очень точно выбрал место для своего представления. Он смекнул, что его попытка будет наиболее успешной, если он станет выступать по соседству с конкурентом. Он был честным притворщиком или актером, который жил в своей роли.
И кто бы не узнал его?
Маленький тщедушный музыкант, ростом с два аршина, играл на губной гармошке, пел, просил милостыню и даже подворовывал, если представлялся случай.
Малышка Лехтинен поклонился публике и произнес коротенькую речь:
- Добрые люди! Граммофонная пластинка - это музыкальная проститутка, которая заманивает людей на джаз. Джазовому оркестру недостает только револьвера или пулемета, с помощью которых можно было бы убить оставшихся в живых музыкантов. У нас, настоящих исполнителей, появляется возможность играть, только когда граммофоны неисправны или когда на похороны умершего от голода скрипача невозможно достать граммофон. Хочется плакать… Но вы же не умеете проливать слезы! Послушайте, добрые люди, рождественскую музыку! Я не исполняю ее в джазовой манере, я играю в подлиннике Баха и Бетховена. Джаз? Кто попросил джаз? Пусть идет в ресторан. Там верят, что джаз заставляет людей танцевать. Ошибаются. Заставляет не джаз, а скверная пища. От нее и от саксофонов животы людей начинает пучить, и люди танцуют от боли. А настоящая музыка небесного происхождения. Эту пьесу я сочинил сам!
Малышка Лехтинен начал играть. Губная гармошка скользила подобно челноку, левая рука дрожала, зажав ее, и порождала чудесную вибрацию. Коленки сгибались в такт музыке, а рваный носок ботинка взлетал, словно дирижерская палочка. Исполнитель дополнял выступление комментариями, которые произносил шепотом:
- Это место характеризует снежную бурю в Долине любви… А это - тоска по дому… Это… это боль… Я не играю джазовой музыки, но если позволите, то Ooo soole miiiooo…
Представитель полиции порядка схватил музыканта за локоть.
- Веди себя прилично, Лехтинен. В общественных местах шуметь запрещено. Положи свою губную дуделку в карман и отправляйся домой.
- Домой?
- Да, или куда-нибудь в другое место. Сегодня сочельник.
- А как быть с музыкой? Пожалуй, ангел в небесах говорил так: о-о хи-и-о хей…
Йере отошел в сторону и остановился посмотреть на стекло витрины парикмахерской. Он боялся, что его волосы поседели.