Он был уверен, что приехала я не по своей воле.
— С тренером познакомишь потом. А сейчас перейдем куда-нибудь в тенек и поговорим.
Женька бросил взгляд наверх, там, в высоте, деревянные ступеньки трибуны были в тени, и мы поднялись туда.
— Только, бабуля, — предупредил он меня, — давай без всяких тургеневских пейзажей, формулируй свои претензии кратко, внятно. Краткость — кто? Сестра таланта. Давай.
— А талант — кто?
Женька усмехнулся.
— Брат, выходит, краткости.
— Вот видишь, и с юмором, и с сообразительностью у тебя в порядке. Можно начинать. Объясни, пожалуйста, чем ты занимаешься в лесу, когда приезжаешь ко мне?
— Ага, — понимающе кивнул Женька, — допрос с пристрастием. — И упал на скамейку.
— Перестань паясничать. На меня написали коллективную жалобу за тот вертеп, который вы там разводите.
— «Мухоморы» зря время не теряют. — Он поднялся. — Но маленькая осечка. Что такое «вертеп»?
— Будто неизвестно?
— Бабуля, ты меня перед соревнованиями выведешь из строя. Заявляю тебе — это клевета. Я на них в суд подам. — Женька уже не шутил, лицо еще больше потемнело. — И ты из-за этого приехала?
— Когда у тебя будет внук, ты тоже потащишься к нему по жаре за сто километров, потому что кто его еще будет спасать?
— Внука моего отставим в сторону. Это футурология. Ставь вопросы ясно и прямо, без всяких темных словечек типа «вертеп».
— Хорошо. — Меня уже трясло от его наглости. — Отвечай, почему вы привозите с собой бутылки, и что это за девочки, и что вы с ними делаете… в кустах?
Женька поскучнел, спина опять ссутулилась.
— Успокойся. Все из нашего класса, все, как одна, дуры, и все влюблены в меня. Платонически. Теперь о бутылках. Фруктовая и минеральная вода. Режим. Кстати, мы эти бутылки забираем с собой и потом сдаем. Двадцать копеек, помноженные на десять, при наших доходах — сумма!
По проходу к нам поднимался тренер.
— Вы Женина мама? Здравствуйте.
Женька был счастлив.
— Она бабушка. Такие вот они теперь пошли клёвые.
Я почувствовала, что «клёвые» — сомнительный комплимент, но тренер глядел на Женьку и на меня с таким добром, что сердце мое мигом успокоилось, и я спросила:
— Скажите, пожалуйста, занятия спортом на такой вот жаре, они не вредны?
Тренер спокойно и обстоятельно объяснил:
— Ребята приходят к перегрузкам постепенно. Конечно, если нетренированного человека заставить бегать в жару, кроме вреда, ничего не будет.
— Вы считаете, что Женя подготовлен к этому?
— Да, — ответил тренер, — он надежда команды.
Надо было видеть, что стало с Женькой: спина разогнулась, щеки вспыхнули, слипшиеся волосы свернулись в благонравные колечки. Когда тренер удалился, Женька сказал:
— Мастер спорта международного класса. Три года подряд входил в пятерку лучших стайеров Европы.
Выше этого, конечно, ничего не могло быть. Моя докторская степень и книги, которые рекомендуют к изучению студентам исторических факультетов, в Женькиных глазах — достижения призрачные.
Он уходит в душевую, а я остаюсь и смотрю на мальчиков, бегущих по гаревой дорожке, и думаю о перегрузках. Наверное, к перегрузкам надо приучать не только тело, но и душу. Душа тоже должна загружаться постепенно, а не одним махом. Моя душа долгие годы не знала старости и одиночества, когда же это все на нее разом навалилось, крякнула и осела. И тревожится, и стонет, не выдерживая перегрузок.
Женька возвращается в брюках и рубашке, просветленный, легкий. Это, конечно, болтовня, что все девочки влюблены в него, но что-то в нем есть — черные узкие брови, светлые глаза и весь — не то чтобы худой, тоненький — а, как однажды точно сказала Валентина, — «хлесткий».
— Купила бы ты мне, бабуля, джинсы, а то хожу, как отрок.
— Ты и есть отрок. А где их продают, джинсы?
— В том-то и дело, что нигде, — вздыхает Женька, — какая-то наша семья непрактичная. Сестрицу зачем-то мне организовали. Теперь ничего не попишешь, на всю жизнь, но раньше им все-таки надо было подумать.
— Один уже подумал, — говорю ему, — не хотел второго ребенка. Бросил семью и уехал. Выродок.
— Это там, где ты теперь? — тихо спрашивает Женька. — У нее осталось двое детей? Она плачет?
— Нет, не плачет. Работает. Дети хорошие, умненькие.
— Ты, бабуля, ну все-все знаешь. Откуда тебе известно, что не плачет? Не все же плачут на глазах у других.
Мы заходим в кафе-мороженое, поднимаемся на второй этаж, садимся за столик у окна. Окно открыто, под ним — автобусная остановка, людно, шумно.