В воскресенье вечером вернулись Томка с Борисом из двухдневного похода. Сбросили рюкзаки в прихожей, торжественно внесли в комнату и положили на тахту спящего Женьку. Он спал так, что мы трое стояли возле него и хохотали до колик. Так мог спать только сморившийся от лесных дорог четырехлетний городской мужчина. Не вздохнул, не крякнул, когда мы снимали с него сапоги, одежду и даже тогда, когда вытирали мокрым полотенцем руки и лицо.
— Договорилась? — спросила Томка, когда мы сели в кухне за стол.
И тут только я вспомнила, зачем ходила к Викентьевне.
— Не так это просто, — ответила я дочери. Не смогла признаться, что не вспомнила, напрочь забыла просьбу, когда была у Викентьевны.
— Так можно брать путевки или нет? — Зять бросил в мою сторону, как мне показалось, подозрительный взгляд.
— Можно, — ответила я, — в конце концов у Женьки есть бабушка. Укладывайте свои этюдники, берите путевки и ни в чем не сомневайтесь.
Это было что-то новенькое в моих речах. Томка даже отложила вилку и тоже подозрительно вгляделась в меня.
— А как же «я вам не нянька, не рассчитывайте, не надейтесь»?
— А так же. Нечего столбенеть и делать вид, что потрясены моим великодушием. А то может показаться, что вы каждую субботу и воскресенье ходите в походы с сыном, и он не висит на моей шее.
Они вовремя примолкли. Для нашего неугасающего спора, что такое современные бабушки, была неподходящая минута. Так или иначе, а на теплоходе по Енисею они поедут. И если бы я даже договорилась с Викентьевной, Женька все равно остался бы на моей совести. Я осуждала дочь и зятя за легкость, с которой они готовы были расстаться с сыном, и уж вовсе не могла понять мать Каролины, которая оставляет девочку одну в квартире. Но все это каким-то образом не противоречило моей собственной жизни в те годы, когда Томка была маленькой и неделями жила без меня, на попечении той же Викентьевны.
Утром Томка сказала:
— В новую жизнь надо втягиваться постепенно. Это я к тому, что отведи Женьку в детский сад.
В эту воронку я уже давно втянулась, но все-таки пытаюсь вынырнуть.
— А где его родители? Вроде они у него были?
Томка пытается улыбнуться. Она только что накрутила волосы на термобигуди и жалуется:
— Каторжный труд. И ведь никаких кудрей не будет. Так, нечто. А разве у меня есть время сходить в парикмахерскую?
Мимо нас в ванную проходит Борис. У него в двенадцать дня художественный совет, рассматривают его новую работу. По этому поводу все человеческое ему в это утро чуждо. Он здоровается со мной, как бы не узнавая, рассеянно подняв брови. Томка провожает его взглядом и шепчет:
— Переживает.
Оба они переполнены переживаниями: она — из-за прически, он — по более высокому поводу, а я, назначившая ровно в десять совещание с двумя научными сообщениями, выступаю среди них в роли хитрой бабки, не желающей воспитывать единственного внука.
Внук стоит у двери и терпеливо ждет. Ему все равно, кто поведет его в детский сад. Он мог бы и один пойти туда, это недалеко, и улицу переходить не надо, но не имеет права. Ни один ребенок на нашей улице не ходит в детский сад без провожатого. Когда-то ходили, а сейчас я бы сама не прошла мимо такого ребенка, остановила бы и спросила: что случилось?
По дороге я спрашиваю у Женьки:
— Ты знаком с Каролиной?
Женьке вопрос не нравится, возможно, он просто не понимает, как это можно быть знакомым или незнакомый с девчонкой из своего двора. Отвечает уклончиво.
— У нее мать козу играет, не главную, а которая старшая у козлят.
Я вспоминаю, что Женька недавно ходил с отцом в театр на спектакль «Волк и семеро козлят».
— А как ты узнал, что старшая у козлят — Каролинкина мама?
— Похожая. И Каролина сказала, она тоже была.
Я хочу спросить у него про шапочку, ту, что кишкой, с кисточкой, не подарить ли нам ее Каролине, но Женька вырывает руку и бежит от меня к крыльцу детского сада, мы пришли.
На работе я даже Женьку никогда не вспоминаю. Ни Томки, ни Бориса, ни внука в рабочие часы у меня нет. Архив — совсем не то, что представляют о нем несведущие люди. Никакой архивной пыли, никакой архивной тишины. Большое и довольно бурное научное учреждение. В этот день с десяти до обеда в моем кабинете шло совещание, телефон был выключен. Поэтому, когда в трубке послышался разъяренный голос Томки, я не сразу поняла, по какому поводу и кто это бушует.
— Ты что там, спишь?! Я два часа звоню без передыха. Все срывается, а в твой подвал дозвониться невозможно!
— В какой подвал?
— Извиняюсь. Мама, чтобы попасть к отходу теплохода, мы должны быть в Тобольске завтра. Борька поехал за билетами на аэровокзал. Ты понимаешь, о чем я говорю?