По вечерам стал нападать голод. Такой, когда не лень чистить картошку или заводить тесто для оладий. Голод не тетка. Хорошо, что в доме уцелели припасы картошки, муки и подсолнечного масла.
Никуда не рвалась, не шустрила, не заламывала руки: ах, пропадаю во цвете лет! Жила, как Робинзон на необитаемом острове, а что причиталось, само пришло. Только выгребла жареную картошку на синюю тарелку из сервиза — звонок. Сняла трубку, а в ней Файкин голос.
— Оля? Невыразимо! Ты в городе? Одна?
Вот уж кто не нужен — тут как тут.
— Одна. А что случилось?
— Еще не случилось, но что бу-у-дет! Ты в форме? Мы сейчас приедем.
— Что еще за «мы», — закричала на нее Оля, — я сижу в разгромленной квартире, в жутком трансе, никаких «мы»!
Но Файка плевала на ее транс и разгромленную квартиру. В голосе ее появились рычащие ноты, она чуть не захлебнулась от негодования.
— Дура! Затрапезная дура! Упускаешь свой единственный шанс!
— Какой шанс? Файка! Какой шанс?
— А такой, что один тип должен ехать за границу, и ему надо срочно жениться. Подзатянул с этим, а без жены не выпускают.
— Ты взбесилась, — упавшим голосом сказала Оля, — при чем тут я?
— О, господи, — Файка теряла терпение, — я же не даю гарантии, что он завтра потащит тебя в загс, но это шанс.
— Почему же ты сама этот шанс упускаешь?
— Потому что ему нужна красавица! — Файка хихикнула и тем озадачила Олю.
— Почему ты смеешься? Сколько ему лет?
— Я не смеюсь, — вздохнула Файка, — я завидую. А лет ему тридцать пять. Но он вполне. И порядочный. Согласен на фиктивный брак, без всяких поползновений.
— Ну это само собой…
Файка опять стала на нее рычать.
— Пошевеливайся, соглашайся и не думай, что я от нечего делать лезу в эту историю. Четыре парика и джинсовая юбка — это первое, что ты привезешь мне оттуда.
— Будешь спекулировать париками?
— Буду их менять, — ответила Файка. — Утром пепельный, потом черный, затем блонд, а вечером медный.
Оля посмотрела на тарелку с остывшей картошкой и сдалась. Замуж она ни за кого не пойдет, что еще за глупости. Но и вот так сидеть одной во цвете лет — тоже ничего умного.
— Ладно, валяйте, — сказала она, — только не раньше, чем через час.
Через час они появились. Оля не стала извиняться за беспорядок в квартире. Сняла перед их приходом газеты, которыми был накрыт рояль, сдернула простыню, охранявшую днем полки серванта от солнечного света, и большая с высоким потолком комната обрела свой внушительный вид. Родители покупали вещи редко, но метко. Старый рояль, издававший не звуки, а стоны, был привезен из комиссионного магазина. «Не дом, а исполнение желаний хозяев, выросших в подвале», — говорила Марианна. Она ненавидела рояль, который отнимал жизненное пространство и вводил гостей в заблуждение. То и дело кто-нибудь из Севкиных художников обращался к ней, кивнув на рояль: «Изобрази». Марианна дергала плечом, и Оля спешила ей на помощь: «Это трехногое чудовище — всего лишь памятник нашим предкам».
Она могла быть изысканной, так что гость, явившийся с Файкой, напрасно соорудил разочарование на своем лице. Нацелился на что-то более современное? Но это ничуть не больше, чем его личное дело.
— Вы играете? — спросил он.
— Я танцую и пою, — ответила Оля, — играет моя старшая сестра Марианна.
Он уловил вызов в ее голосе и пожал плечами.
— Граждане, — сказала Файка, — не будем отвлекаться от повестки дня нашего заседания.
— На повестке один вопрос, — сказал гость, — что надо сделать, чтобы этот прекрасный вечер улыбнулся нам? Сразу вношу предложение: давайте откроем окна.
Оля и Файка переглянулись и пошли открывать окна, а гость сел за рояль.
Было уже около одиннадцати, прохладный воздух хлынул в комнату, музыка полилась тоже прохладная, журчащая, как водопад из ущелья. Оля никогда не училась музыке, но отличала, кто шпарит самоучкой, по слуху, от тех, у кого в пальцах была школа. Этот учился музыке не год и не два. Он был выездным, это точно. Когда Файка поставила на край рояля бокал шампанского, он не схватил его, а лишь потом, когда доиграл, взял в руку и стал с этим бокалом ходить по комнате, изредка отпивая. При этом обнаружилось, что он красив: костюм без морщинки, прическа без волоска, отскочившего в сторону, туфли — будто только что со стенда выставочной обуви. Нехороша была только его улыбка, какая-то сладенькая, словно с конфетой за щекой. Файка поторопилась. Зачем было лепить о нем все сразу прямым текстом? Не знай Оля его намерений, все было бы не так. А то она знает, он знает, и оба в глазах друг друга — барахло.