Она задерживает свой взгляд на Ванде, которая заслушалась и не ест, сидит с открытым ртом.
— Дети должны слушать разговоры взрослых, — говорит мне Илга, — если они не будут слушать, то очень мало будут знать о жизни. Но при этом они не должны думать, что в этих разговорах у них есть слово. Они должны слушать и делать свое дело.
Ванда начинает есть, я вижу, что только ее уши участвуют в разговоре.
— Скажите, Лариса, а ваш папа отдает все деньги из получки маме?
— Наверное, отдает. Но я этого никогда не видела. У нас в доме говорят о деньгах только тогда, когда их нет.
Илга широко раскрывает глаза и смотрит на меня довольно долго застывшим взглядом. Потом хлопает ладонью по столу, как человек, который принял решение.
— Когда вы будете уезжать, Лариса, я научу вас одному секрету. Вы передадите его маме, и у вас в доме всегда будут деньги.
И тут, нарушив заповедь, что в разговорах взрослых у детей нет слова, раздался глуховатый голос Яниса:
— Лариса… я с тобой поеду тоже?
У Ванды опять открылся рот, теперь уже в испуге. Илга поднимается и уносит кастрюлю на кухню, я смотрю через стол в напряженно-вопросительные глаза Яниса и отвечаю:
— Да, Янис.
Вечером приходит Таня.
— Пойдем к морю, — зовет она, — я что-то опять не нахожу себе места.
Мы бредем в сырой темноте мимо домов, в которых горит свет, выходим на центральную улочку и на секунду поражаемся ее тихой праздничности. В маленьких кафе горят разноцветные плафоны и посылают на улицу радужные цвета красок. Не спеша идут навстречу прохожие. Я уже отличаю приезжих от местных жителей. И по одежде, и по тому, что приезжие глядят на все вокруг изучающе. Местные жители не видят своего городка, не заглядывают в окна кафе, тащат сумки с хлебом, ведут на поводках смешных лохматых собачат или за руку чистеньких, в нейлоновых курточках детей.
— Таня, я не могу представить себе, что из-за человека, который тебя предал, можно так сильно страдать. Ты должна его возненавидеть.
— Не получается. — Таня тяжело вздыхает, и вдруг ее боль проникает в меня.
— Хочешь, я его убью? Или подойду и плюну ему в лицо. — Я на секунду представляю, как подхожу к бывшему Таниному мужу и плюю ему в лицо, и понимаю, что такого мне никогда не сделать. Смогу крикнуть, какой он гад и ничтожество, смогу ударить, а плюнуть — нет, это хуже, чем если бы плюнули в меня.
— Таня, хочешь я расскажу, как мне изменил Володька и что я сделала после этого?
— Не смеши меня своим Володькой.
Напрасно она так. Могла бы послушать. Я тогда классически отомстила.
В девятом классе он прислал мне записку: «Ларка, у тебя, говорят, есть Брэдбери. Он мне очень нужен». Брэдбери. Я сразу поняла, что из этого Брэдбери может получиться. Красивый и высокомерный Володька был новеньким в нашем классе. И конечно, сразу многим девчонкам понравился. Они просто замерли, кого он из всех выделит. И вдруг я получаю записку. Не наши признанные красавицы, а я. Весь урок я корчилась, как бы ему ответить поумней да пошикарней. «Брэдбери? Неужели, дитя, ты еще до сих пор не читал Брэдбери?..» «У меня есть Брэдбери, но нельзя ли узнать, для какой цели он понадобился?» И вдруг я почувствовала, что нашла наконец слово. Написала его и отправила Володьке. Это был гениальный ответ: «Есть». Ты спрашиваешь: есть ли? Я отвечаю: есть. И без подписи. Надеюсь, не всем же девчонкам ты разослал подобные записки.
Мы стали, что называется, дружить. Как дружат старшеклассники, я теперь знаю. Ходят в кино. На каток. Самые умные — еще в музеи. Самые неполноценные — в кафе, там они после бокала вина становятся более значительными в своих глазах. Мы с Володькой ездили за город. Каждое воскресенье. Ходили по лесу или вдоль реки. В другие дни он звонил мне вечером по телефону. Мама говорила подругам и соседкам: «Ларисе звонит ее поклонник. Они учатся вместе».
Володька не был поклонником. Он был дураком. Я каждый день ждала, что он скажет: «Я тебя люблю». А он не говорил. На новогоднем вечере танцевал два раза со мной, а потом с кем попало.
Вот тогда я сказала себе: «Ну, держись, Володечка, я тебе отомщу». И придумала. Он звонит: «Ларка, пошли на каток?» Я ему: «Ты что же раньше думал, я только что оттуда?» Он мне: «Ну, как насчет воскресенья?» — «Никак, — отвечаю, — ты что, забыл, как я мекала на английском? Буду весь день зубрить». А что такое? В любви не признается, танцует со всеми подряд, только одно название, что дружим. Если ты мог танцевать с кем угодно, то и езди в лес с кем угодно. Ах, тебе с ними скучно? Ну и скучай. Мне хуже чем скучно было, когда ты кружился вокруг елки не со мной.