— Чего у тебя есть?
Они всегда так кричат. Маша должна сжать пальцы в кулак и сказать: «Угадайте». Тогда они будут отгадывать: «пуговица», «конфета», «копейка»… Когда им надоест, Вася скажет: «Ничего нет», и тогда Маша разожмет пальцы. Сегодня играть с ними неохота. Близнецы маленькие, им года по четыре.
Из второго подъезда появляется старуха Полина. Она в байковых тапочках и в длинном зеленом платье. Спина у нее пирогом, и сбоку старуха Полина похожа на большую зеленую птицу. Платье новое, Маша подходит поближе, чтобы рассмотреть его. Старуха Полина затевает разговор:
— Что-то Юра у вас давно не был…
Она всегда расспрашивает про Юру.
— Он придет, — отвечает Маша, — как проект сдаст, так и придет.
— А он вам кто? — допытывается старуха Полина.
Маша не понимает вопроса и молчит.
— Свой или чужой?
— Свой, — отвечает Маша, — Юра свой. Как придет, так всегда чего-нибудь тащит. Тогда принес вот такую коробку конфет. А еще в другой раз фигуры шоколадные. Денег нет, а он все тащит и тащит.
Маша вздыхает: вот какой Юра.
— Тебе, значит, конфеты носит? Любит тебя?
— Любит.
— А почему?
Маша хлопает ресницами, бабушка не разрешает ей ни с кем говорить про Юру.
— Почему? Почему? — передразнивает она старуху Полину. — Как начнете говорить, так сразу — почему, почему.
Старуха Полина отворачивает голову и смотрит на Машу одним глазом. Но любопытство пересиливает, и она не обижается.
— А мама твоя когда приедет?
На этот вопрос Маша отвечает охотно:
— Скоро приедет. Как отпуск дадут, она и приедет.
— Юра будет рад? — допытывается старуха Полина. — Юра знает, что она скоро приедет?
Опять про Юру. Маша вздыхает и осуждающе качает головой.
— Я, что ли, Юра? Откуда я знаю? Вы лучше у него спрашивайте.
Она убегает, и старуха Полина говорит ей вслед:
— Глупая.
В глубине двора под кленом сидит на скамейке пенсионер Цыплаков. Голова у него откинута назад, будто он что-то увидел на дереве. Рядом со скамейкой, уткнув голову в передние лапы, лежит собака.
— Верончик! — кричит Маша, подбегая к собаке; притягивает к себе ее теплую, кудрявую шею.
— Садись рядом, Машенька, — говорит Цыплаков. — Оставь Верона. Он наказан.
— Разве собак наказывают? А что он сделал?
— Бегал на улицу, хотел попасть под машину.
Верон поворачивает морду в сторону хозяина, раскрывает пасть и беззвучно зевает.
— Вот видишь, как он себя ведет, — говорит Цыплаков, — ему плакать надо, а он зевает.
Маша водит плечами, мучается и, пересилив что-то в себе, спрашивает:
— А разве вы видели, как он зевал?
— Видел, — отвечает Цыплаков.
— Вы не совсем слепой?
— Совсем, Машенька. Только хитрость я вижу.
Маша поднимается и заглядывает в глаза Цыплакова.
— Старуху Полину видите?
— Иногда вижу.
— А когда Юра приходит?
— Тоже иногда вижу.
— Юра хитрый? — спрашивает Маша.
— Юра не хитрый. Я его по-другому вижу. Я его через тебя вижу. Ты всегда радуешься и бежишь к нему.
— А Ермолая видите?
— Ермолая я не знаю, Машенька. Того, кого не знаешь, увидеть невозможно.
— У Ермолая абсолютный слух, — вздыхает Маша. — Из трех тысяч только у одного бывает такой слух.
— Видишь, как ему повезло, — улыбается Цыплаков, — по справедливости абсолютный слух должен быть у меня.
Маша кивает, соглашаясь, и вдруг начинает волноваться: может, у Цыплакова тоже абсолютный слух, только он этого не знает.
— Надо проверить, — горячо говорит она. — Надо обязательно проверить. Моя бабушка может проверить.
— Спасибо, — говорит Цыплаков, — спасибо, Машенька. Только я не пойду к твоей бабушке.
Маша хочет спросить «почему», но не спрашивает. Она не старуха Полина, которая ко всем лезет с вопросами. К тому же она знает, что Цыплаков не любит бабушку, а бабушка его.
В комнате все старое: пианино, диван, ковер на полу, черный буфет и желтые фотографии в рамках. Зато в большой проходной комнате, где живет бабушка, все новое. Там еще одно пианино, и люстра из разноцветных стекляшек, и большая ваза на блестящем столе без скатерти. Когда Маша идет к своей двери, ей кажется, что сейчас что-нибудь упадет — люстра с потолка или картина со стены — и она, Маша, будет виновата. Бабушка всегда, если что-нибудь теряется или разбивается, говорит тяжелым голосом: «Это, конечно, твоя работа».
Зато в Машиной комнате ничего не разбивается. Здесь все уже много раз падало и, что могло, разбилось. И заяц падал, но он неразбиваемый, и очки у него проволочные, без стекол.