«Сейчас вспомнит своего покойного мужа, — с неприязнью подумал Виктор Максимович, — как тот перед женитьбой на ней долго советовался с друзьями и родственниками, и заявит, что до сих пор ему этого простить не может».
— Нельзя, нельзя придерживаться полузакона, — чувствуя, что закипает, поддакнул он теще, — нельзя принимать на даче приятелей с их пассиями… — Он хотел добавить, что особенно нельзя, когда на этой даче живут высоконравственные господа, монахи и монахини со своим незыблемым ханжеским уставом. Чего старуха его жмет, будто это он зазвал Тосика с его любовницей? Всем одинаково тошно, и нечего валить вину на одного. Но Леонора не дала ему договорить:
— Виктор!
Не имя, а окрик, и он означал: здесь же Вера!
Но именно Вера больше других жаждала обличать отца.
— Оставьте его в покое, — сказала она, — а то он вспомнит Владислава, который пил, ел здесь все прошлое лето, не вырвал ни одного сорняка, не вбил ни одного гвоздя, ославил его дочь на весь поселок и отбыл в неизвестном направлении.
— Я вспомню другое, — пообещал Виктор Максимович, — я вспомню, что за два года ты не отдала матери ни рубля из своей стипендии, что мои отпускные пошли тебе на шубу, а я вынужден был весь отпуск проторчать в милом и дружном семейном кругу.
— Это ужасно, — сказала Леонора, — Виктор, по-моему, ты сам себя не слышишь. Это так же ужасно, как и то, что было вчера. Что с нами?
— С нами — судьи, — Виктор Максимович уже не сдерживал себя, — нас судят дети, Леонора. Нас судят все, твоя мать тоже. Как будто это наша вина, что есть на свете неверные мужья и дуры бабы, которые таскаются с ними по чужим дачам.
Он со стуком опустил чашку на блюдце, раздался треск, и чашка развалилась на две ровные половинки.
— Посуду надо бить более выразительно, — раздался спокойный голос Веры, — ее надо метать на пол.
И тут словно туман какой окутал Виктора Максимовича, и следом за ним что-то горячее яростно ударило ему по глазам. Он поднялся, сгреб обеими руками посуду перед собой, приподнял и шарахнул об пол. Удар был сильным, осколки вжикнули шрапнелью. Вера вздрогнула и покраснела, Леонора закрыла лицо ладонями. Только теща, казалось, не моргнула, вытащила из-под своей чашки блюдце и жестом, каким накидывают кольцо на колышек, послала это блюдце в груду осколков на полу. Старинное, прожившее на свете почти век блюдце.
Оно, это блюдце, брошенное рукой бабушки, вернуло всех к реальности. Никогда в их доме таким вот образом не билась посуда. Даже когда Зойка, старый друг их семьи, рассказала однажды, как с досады хряснула дома об пол тарелку, сознательно хряснула, так как слыхала, что от этого наступает разрядка, никто не одобрил ее поступка. «Книги надо читать, — сказал ей тогда Виктор Максимович, — и запоминать, осмысливать. Помнишь, в «Ревизоре» — «Александр Македонский был героическим человеком, но зачем же стулья ломать»? На это Зойка ему ответила: «Витечка, меня уже поздно воспитывать».
Зойка училась с ним с первого класса по четвертый, потом их разметала в разные стороны война. Когда же они опять съехались в свой московский дом и могли бы вместе учиться в девятом и десятом классах, школы разделили, школы стали мужскими и женскими. Но все равно считалось, что Зойка — школьная подруга Виктора Максимовича, хоть он с ней и в начальных-то классах не дружил. Леонора в молодости переживала: «Не хочу ее видеть. Что еще за школьная подруга?! Ездит и ездит, во все сует нос». Но дача принадлежала не им, а родителям Виктора, те любили и привечали Зойку, и Леонора сдалась. С годами они подружились, Леонора научилась перекладывать на Зойку часть своих жизненных тягот, негодовала, когда та вдруг взбрыкивала: отказывалась остаться с девочками, а билеты у Леоноры и Виктора уже были куплены или путевки «горели», или вообще вдруг отходила от них, исчезала, и Леонора мучилась: на что Зойка могла обидеться?
Короче говоря, если бы вчера была Зойка, сегодня не валялись бы осколки разбитой посуды. Она бы сразу прочистила мозги Тосику, а заодно объяснила бы кое-что и его спутнице. Но Зойки не было, и Тосик предстал на террасе как новогодний Дед Мороз, только вместо мешка за спиной у него в руке была раздувшаяся от даров спортивная сумка.
— А вот и мы! — закричал он и, чтобы никто не успел ни о чем спросить, быстренько стал выгружать на стол пакеты и бутылки. — Хозяевам — никаких хлопот, — приговаривал он, — все доставлено, все готово к употреблению.