Теща молча поднялась и направилась к себе. А Тосик все вытаскивал и вытаскивал пакеты. Леонора растерялась.
— Виктор, ставь самовар, а я сейчас приготовлю печенье. Через восемь минут оно готово. Оно так и называется — «восьмиминутка».
Стол ломился от яств, а Леонора, надев нарядное шелковое платье и обернувшись полотенцем, так как не нашла фартука, стояла на коленях перед духовкой, где пеклось это никому не нужное печенье. Виктор Максимович сидел на табуретке возле закипающего самовара.
— Что будем делать? — спросил он у жены.
— Ты о них?
— О ком же еще? Они с ночевкой.
— Откуда ты это знаешь?
— Тосик сообщил. Он со вчерашнего дня «в командировке».
Леонора даже растерялась.
— Где же он был вчера и сегодня весь день?
— Ты у меня спрашиваешь?
Но как только сели за стол, Виктор Максимович, предупреждая тост Тосика, потребовал:
— Изволь объяснить, кого ты ограбил? И вообще хочу знать, сколько стоит этот французский коньяк.
Тосик застонал от удовольствия.
— Виктор, не надо, — сказал он загадочно, — не будем вдаваться. Будем жить этой минутой, часом, этим летним вечером, будем как на качелях. В конце концов и этот вечер, и вообще наша жизнь — след на песке.
Майка вернулась от соседей, когда длинный летний вечер уже иссяк, терраса погрузилась в темноту, и она спросила с порога:
— Что это вы пируете в темноте, как разбойники?
Свет вспыхнул, младшая дочь в изумлении вытаращила глаза.
— Вот это да! А я у Бондариных гречневой каши налопалась.
Она села за стол рядом с Верой, зыркнув на отца, придвинула к себе ее недопитый бокал с шампанским.
— Майка, — погрозил ей Виктор Максимович. — Поставь вино на место.
Но Майка все-таки подловила момент, когда он отвлекся, и выпила шампанского. Щеки ее зарозовели, глаза заискрились. До боли в сердце не выносил Виктор Максимович, когда на молодом лицо проступало такое хмельное оживление, особенно у дочерей. Майке — пятнадцать, и глоток шампанского — не бог весть какая беда, но младшая испортила ему настроение.
— По дороге к вам мы с Тамарочкой, — рассказывал Тосик, — завернули в лесок и чуть не заблудились. Я говорю ей: «Тамарочка, а что вы станете делать, если меня вдруг хватит инфаркт?» Она отвечает: «Возьму тебя на руки и понесу». Представляете, она понесет такими вот своими ручками.
Майка, наверное, еще хлебнула из Вериного бокала.
— А что, — спросила она громко, — разве Анна Сергевна умерла?
Тосик не рассердился, только погрозил ей пальцем.
— Маечка, ты уже большая девочка. Анна Сергевна здравствует и тебе того желает. А тетя Тамара — мой товарищ, соавтор по научной работе.
«Тетя Тамара» улыбнулась яркими красивыми губами, она была молодая, крепкая, и от нее веяло добродушием и здоровьем. Рядом с ней лысый Тосик с утопленными в припухших веках глазками казался старым дядюшкой, и невозможно было представить, что она любит его или хотя бы увлечена. Она и вела себя так, словно не понимала, куда и зачем приехала, глядела на хозяев как на своих друзей, которые не могут к ней плохо относиться, так как не за что.
Тосик не был ни родней, ни приятелем, ни другом. Лет пятнадцать назад, когда в их поселке появились первые вдовы, Тосик возник на горизонте с намерением купить себе дачу. Ему не было тогда и тридцати, и он боролся со своей молодостью, старался произвести впечатление солидного, состоятельного человека. Когда ему назвали приблизительную цену дачи на их улице, он не поверил, засмеялся своим странным заикающимся смехом, и этот смех сказал о нем больше, чем его вид и намерения.
Дачу Тосик не купил, но снял на лето у вдовы знаменитого хирурга комнату с террасой и кухней. И потом несколько лет подряд, пока дача не перешла к другим хозяевам, жил по соседству. Приходил по вечерам к ним на участок и все жаждал каких-то дачных радостей: «Давайте разожжем костер и напечем картошки!» «Давайте зажжем на террасе свечи и будем играть в лото!» Тогда еще были живы родители Виктора Максимовича, свечи на террасе не зажигали, картошку не пекли. Отец — генерал в отставке и мать — бывшая полковник медицинской службы, не поверили бы, скажи им об этом, что дача — место отдыха. Для них она была мирным островом, где внучки дышали свежим воздухом и бегали на просторе, а им, в прошлом военным людям, было предназначено наверстывать то, что они недодали за свою жизнь земле. Грядки, молодой сад, удобрения, сорняки — Виктор Максимович понять их не мог: зачем превращать свои пенсионные годы в каторгу?