Что он еще любил? Любил понедельники, когда в его кабинете собирался на планерку весь отдел и все глядели на него спокойными глазами, и никто его не боялся, как не боялся и в другие дни. Это Виталий Васильевич любил в себе больше всего: если люди, у которых он начальник, глядят на него приветливо, без страха, значит, и работают без сомнения.
Короче говоря, все, что он любил, было лишь каплей в том море, которое называется истинной, настоящей любовью.
После работы Виталий Васильевич решительно направился домой. Тянуло подальше от дома, но он решил бороться с собой и покончить с бродяжничеством. Зашел в магазин, купил торт и через полчаса предстал перед своей женой с тортом в руках.
— Откуда торт? — удивилась жена.
— Из магазина, — ответил Виталий Васильевич.
— Песочный или бисквитный?
Виталий Васильевич пожал плечами: этого он не знал. Торт был в разноцветных розах, стоил два рубля восемьдесят копеек.
— Хороший, красивый торт, — сказал он, — и, главное, свежий. Я потому и купил, что их только что привезли.
— А ты случайно не выпил на работе? — спросила жена.
— То есть как это «выпил на работе»? — Виталия Васильевича вопрос возмутил.
— Ну, может быть, кто-нибудь отмечал день рождения, или отпускные получил, или премию, — подсказала жена.
— По таким случаям мы никогда не «выпиваем на работе». — Он прошел на кухню, зажег газ и поставил чайник. — Странная ты женщина, во всем тебе мерещится подвох. Что тут особенного: зашел в магазин после работы, в кармане был трояк, взял и купил торт.
— А тогда ты с тортом или без торта ломился в чужую квартиру?
— В какую чужую квартиру?
— Уже забыл! Ты же заблудился! Зашел в чужой дом!
— Тогда зашел в чужой дом, а сегодня в магазин.
Жена постояла, поглядела на него с подозрением, и глаза ее потемнели так, как темнеют у немолодых женщин от ревности. Но это была еще не ревность, а предвестница ее — тревога.
— Ужинать не будешь? Только чай? — спросила она, глядя на закипающий чайник. — Тогда ты тоже не ел.
— Я буду есть торт! — заорал он и топнул ногой. — Я буду есть, что захочу, и совсем не есть того, чего не захочу. Мне надоело жить по твоим правилам! Мне надоело вообще жить по правилам!
Кровь хлынула ему в голову, лицо пошло пятнами, в глазах заискрилась ярость. Непонятным образом эта истерика успокаивающе подействовала на жену. Она выключила газ. Налила в две чашки чаю, развязала коробку и выложила на круглое блюдо нежно-розовый, похожий на детскую улыбку торт.
— Давай в будущем году поедем в отпуск пораньше, — сказала она, — в марте или в апреле. По-моему, мы оба устали.
Виталий Васильевич представил, что уедет куда-то, а Борисова останется, и ужаснулся. Нет-нет. Здесь она была рядом, они жили под одной крышей, и то отчаяние и тоска снедали его.
— Знаешь, в чем наша беда? — сказал он жене. — Ты всегда одна знаешь, что нам надо двоим.
— У нас нет беды, — ответила жена, — оттого ты и напускаешь в последнее время какой-то туман.
— Какой туман? — Виталий Васильевич похолодел, боясь, что она догадалась об истинной причине его состояния.
— Обыкновенный. В котором хочешь спрятаться от приближающейся старости.
— Какой старости? — Он не любил этой темы, она его угнетала. — Сколько я знаю, все говорят о приближающейся старости. Но никто еще себя не признал стариком.
— Для меня ты тоже не старик, — сказала жена, — я живу с тобой уже тридцать лет и все это время моложе тебя на четыре года. Состариться рядом с тобой просто невозможно.
— А если бы ты была моложе меня на тридцать лет?
— На тридцать лет моложе тебя наш сын, — ответила жена.
Виталий Васильевич задумался. Жена, как всегда, была права. И в это время, как наваждение, к столу подсела Борисова, взяла кусочек торта и стала есть, глядя на хозяина сияющими глазами. «Торт должны есть дети и очень красивые женщины», — подумал Виталий Васильевич, а вслух сказал:
— Когда мы были молодыми, у нас не было денег на торты. Я даже забыл, что́ мы тогда ели.
— Что попало, — ответила жена, — кажется, варили картошку, жарили колбасу. А первый борщ сварил ты. Помнишь?