Виталий Васильевич подбежал к телефону и набрал номер домоуправления.
— Будьте добры, скажите мне номер телефона балерины Борисовой из четвертого подъезда, — задыхаясь от волнения, попросил он.
— Вы все пошалели от этой балерины, — ответил низкий голос, и в трубке запищал сигнал «занято».
Виталий Васильевич еще раз набрал номер.
— Звонит директор театра, депутат и заслуженный деятель искусств… — держась рукой за сердце, сказал Виталий Васильевич.
Номер ему дали.
— Это говорит ваш сосед, — сказал он в трубку, — мы только что разговаривали с вами у подъезда.
— Я почти готова, — ответила Борисова, — вы не возражаете, если в честь нашего знакомства я принесу бутылку хорошего вина?
— Никогда! — закричал, в испуге. Виталий Васильевич, и трубка запрыгала у нега в руке. — Никакого вина!..
— Не понимаю, — голос у Борисовой дрогнул, — вы позволяете себе какие-то недостойные шутки.
— Нет! — Виталий Васильевич собрал последние силы. — Это не шутки! Это очень серьезно. Я хочу быть счастливым. Я хочу любить свою жену.
— Господи, я-то при чем? Мне-то вы зачем это говорите?
— Дело в том, что я увидел вас и влюбился. Потом понял, что это не то, и мне надо каким-то образом заново полюбить свою жену. А она ушла. И нет в целом доме ни одного знакомого соседа, который бы знал, где она.
— Вы, простите, на самом деле такой болван?
— Возможно. Дело в том, что душа моя очнулась от многолетнего бездействия, и мне очень нужен совет.
— Кого любить — меня или жену?
— Не перебивайте, пожалуйста. Жену. Она ушла. Торт на столе. Свет в комнате погашен, и мне страшно.
— Бедняжка! — В голосе Борисовой не было издевательства. — Вы всегда ее любили. Если она не вернется, вы будете самым несчастным человеком.
— Вы думаете, она может не вернуться?
— Я бы на ее месте не вернулась.
— Но мы тридцать пять лет прожили вместе. Мы уже просто не умеем жить друг без друга.
— Научитесь!
— У нас сын…
— Он взрослый, он не осудит.
— У меня сердце останавливается от ваших слов.
— У нее тоже останавливалось сердце. Думаете, легко уйти из дома? Вы думаете, что мне было просто переехать из старого дома в этот?
— Ах да, — сказал виновато Виталий Васильевич, — я совсем забыл, что вы тоже ушли из дома.
— Это ваша жена «тоже» ушла. Я ушла раньше ее, просто ушла.
— Что же делать? — спросил Виталий Васильевич. — Я голову теряю от горя. Я только сейчас понял, что любил ее всегда, но никогда об этом не думал. Что делать?
— Надо любить, — серьезно ответила Борисова, — если любишь — то люби, другого не бывает. Как же вы умудрились, дорогой мой, этого не знать?
— Я знал, наверняка я это знал, но забыл… и никто не напомнил.
ТРУДНЫЕ ДНИ
Мать ходила по комнате, скрестив на груди руки, и голос ее был переполнен отчаянием:
— Ты дома всего полчаса, а у меня такое ощущение, что ты целых три года без передышки тянешь из меня жилы.
Женька отвык от ее голоса, от ее манеры больно ранить словами, сидел обиженный, с ощущением пустоты в груди.
— Я мечтал об этом дне, — сказал он глухим голосом, чувствуя, как от слов нечем стало дышать, — я мечтал, а ты все растоптала. Я думал, ты изменилась. Я думал, разлука тебя переменила. А ты кричишь на меня, будто я пятиклассник, пришел из школы и принес двойку.
— Я кричу от досады. Это я надеялась, что в армии ты переменишься. А ты все такой же. Как можно было не сообщить о приезде, не прислать телеграмму?!
— Потому что я хотел неожиданно. Я мечтал, чтоб без телеграммы, как снег на голову.
— А ты не подумал, что приедешь, а мне надо будет бежать на работу? Не мечтал, что в холодильнике будет вчерашний пакет молока и полбанки томатной пасты?
Так они встретились. Женька все-таки не выдержал и заплакал. Она тоже заплакала. Присела с ним рядом на тахту, обняла его и залилась слезами.
— Чем я тебя накормлю? Разве я так мечтала тебя встретить? Когда ты наконец станешь взрослым?..
— Это ты у себя спроси. Разве взрослые матери так ведут себя? Не виделись два года, а явился — сразу орать! — Он вытер слезы серым застиранным платком и стал снимать сапоги. — Ты мать и должна вести себя как мать, должна была обрадоваться, а ты не обрадовалась. Ты отвыкла от меня. Если это кому-нибудь рассказать, никто не поверит.