А особые права маленьких мальчиков крошечного возраста: ходить вместе с мамами в женский туалет? Всячески оберегая, мать лет до семи таскала меня с собой как несмышленого ничего не понимающего мальчика, хотя в семь лет это было уже совсем не так. Мальчишки во дворе уже объяснили к тому возрасту – чем мальчик отличается от девочки – и даже на примере одной егозы продемонстрировали данное различие. Соблазнившись на несколько конфет – от каждого из зрителей – вертлявая оторва открыла мне эту страшную тайну, которую обычно узнают в совершенно другом возрасте. И, пробираясь вместе с матерью в заповедные для обычных мальчиков места, я уже как подготовленный зритель с интересом рассматривал скрытые для других богатства ничего не подозревавших маминых соседок.
Хотя в один момент это вдруг закончилось. Мне было тогда уже, возможно, восемь лет, и в тот раз – где-то за городом, куда мы ездили отдыхать – я проявил наверно, просто неслыханное нахальство, откровенную наглость, закончившуюся моим позорным изгнанием. Как обычно я стоял в сторонке и делал вид, что изучаю трещины на полу, рассматривая в то же время округлости расположившейся рядом с матерью жирной тётки. Безусловно ничего выдающегося нельзя было обнаружить в промежности старой потрёпанной калоши, однако мой осмысленный взгляд дал ей понять, что я не такой уж невинный младенец. Вызванный тёткой скандал заставил нас поспешно уйти, и мать перестала брать меня с собой в такие места. Хотя я и так уже насмотрелся всякого, и уже я сам рассказывал мальчишкам во дворе всякие детали и интимные подробности.
В четыре года меня пристроили в детский сад. Это понятно: не могли же мать и бабушка вечно сидеть со мною дома, следя, как бы я чего не натворил. Пару раз я попадался на мелких проделках, за что получал серьёзные наказания. Один случай я помню: меня как-то неразумно оставили одного в компании с ножницами. Поранился? Нет, ну что вы. Ловкие лапки не дали бы нанести себе какой-то вред, ничего подобного. Просто висевшее рядом на стуле мамино платье оказалось удобным материалом для неожиданно всплывших фантазий. Что-то ярко фигуристое вырезал я из зелёной бархатной материи, засыпав весь пол обрезками и лоскутами, так что когда вернулась наконец мать, она была шокирована. Я уничтожил её парадное платье, лучший и самый красивый наряд, так что можете представить: какие были последствия!
Хотя это было всего лишь моим, наверно, первым творческим актом. У других детей имелись совершенно другие возможности, мне же приходилось буквально из ничего создавать себя. Игрушки? Какие у меня были любимые игрушки? Не всё ли вам равно: и не забывайте, что при нашей с матерью нищете я совершенно не мог позволить себе того, что многие современные дети получают достаточно легко и просто. Я скажу лучше, что могло бы стать моей любимой игрушкой. Пистолет. Хороший такой чёрный пистолет в натуральную величину, полностью повторяющий по внешнему виду какой-нибудь браунинг, «макарова» или ТТ, с единственной разницей: стреляющий не настоящими пулями, а чем-то таким, что может просто больно шлёпнуть.
А так – в реальности – у меня имелось, конечно же, две или три машинки, откровенно мелкие и паршивые, и ещё какие-то солдатики. Однако одну из машинок – как я рассказывал – у меня нагло отобрали в песочнице, так и не вернув, с солдатиками же, из боязни, что их тоже отнимут, я играл только дома. Разве мог я доверить – такой мелкий и слабый – кому-то свои немногочисленные сокровища, и без того заметно редевшие из-за разных происшествий и несуразиц? Они ведь легко ломались, и разве мог я сам починить их потом – в таком мелком ничтожном возрасте – рассчитывать же в этом деле мне было совершенно не на кого.
Детский сад, куда я ходил, обосновался далеко от дома. Матери приходилось каждое утро привозить меня туда, а потом забирать обратно. К счастью, школа, где она работала, находилась в той же стороне: так что ей было достаточно удобно. Мы добирались на двух троллейбусах: сонные, как варёные мухи, мы залезали в неспешно подползавший транспорт и пробивались куда-нибудь в середину, где какая-нибудь добрая душа уступала нам место, и мы тихо погружались в сон, недолгий и прерывистый. Три или четыре остановки – и нам приходилось менять дислокацию, вытряхиваться из уже пригретого места и запихиваться в новый троллейбус. Ещё через три остановки меня ждал сад: место заточения, где приходилось отбывать большую часть дня в надежде на возращение матери.