Чтобы со мною не случилось ничего подобного, я кое-что придумал. Нет, при тотальном шмоне мне бы и это тоже не помогло, но на случай не самой тщательной проверки я смог бы выкрутиться. Короче, я сделал что-то вроде сумки, в которую запихивал деньги, сумку же я привязывал к трусам. Ну и болталась она там же где и… сами понимаете что. А поскольку у меня там и без того уже топорщилось и выпирало, то выпирать оно стало больше. Но кто бы мог подумать, что там набилось что-то совсем другое, и кто стал бы проверять это?!
Не мешало оно мне ходить, не мешало, но три или четыре раза без этого изобретения я бы точно погорел. Просто кому захочется – из бандитов или ментов – копаться в яйцах у такого мелкого карапета, до них ведь ещё требовалось дотянуться, при моём-то росте и комплекции! Кстати, что касается роста: я всё-таки поднимался вверх, пусть и с большим отставанием от других, но последний рывок в данном направлении случился где-то классе в седьмом или восьмом. То есть тогда я вдруг за год вымахал сантиметров на восемь: но это было последнее достижение, и нынешние сто сорок два сантиметра – это последняя вершина, потолок, достигнутый уже тогда. Мы тогда с матерью думали: вот, может, и закончились мои страдания, может быть – началась компенсация за долгие годы унижений, и теперь я уже смогу постоять за себя? Но до конца школы я больше не прибавил ни единого сантиметра, так же как и в следующие годы, и вся одежда, обновлённая тогда матерью, за редким исключением подходит мне и сейчас. То есть подходила, когда меня взяли за мокруху.
Но до мокрухи у меня ведь случилась ещё одна ходка. Ну вы бумаги мои читали? Статья 158, кража. Срок – полтора года, но это по малолетству, а так бы могли и больше впаять. Хотя доказан-то был один-единственный эпизод, но и его хватило, чтобы обрушить мне всю намечавшуюся карьеру и возможную вполне благополучную жизнь. И всё из-за тех же самых способностей, давших однажды осечку.
Попасть почти в самое гавно и не вляпаться в него – это же большое искусство! Сколькие начинающие только присматриваться к чужому имуществу сразу же оказываются пойманными за шкирку и тут же попадают на нары за вещи настолько мелкие, что при других обстоятельствах они сами готовы были бы отдать столько же, лишь бы не попасть под подозрение! Однако дурачки сразу вляпываются, пополняя тюрьмы и зоны, я же – до определённого момента – обходил угрозы стороной.
Мне ведь и так уже один раз крупно подфартило: когда я не отправился вместе с Коляном и его подручными в колонию. Впаяли им тогда, кстати, по полной: вернулись они где-то лет через пять, хотя из всей компании я видел только одного. Борька – жирный заматерелый боров – прошёл как-то по улице мимо, не заметив или не узнав меня, хотя я тоже не горел желанием общаться с ним. Это был уже прошедший огонь и воду рыжий хряк, с которым мало кто захотел бы столкнуться в тёмной подворотне, так что я тоже предпочёл обойти его стороной. А то мало ли? Он ведь мог предъявить мне претензии: он ведь отсидел, а я – нет, так что наверняка он захотел бы какой-нибудь компенсации. Но что касается двоих других: то с ними тогда встретиться не довелось, просто потому, что тогда меня самого посадили.
Вы хотите подробностей? Ну, когда я однажды ошивался на рынке и оттачивал мастерство – вы понимаете? – то по неосторожности запутался в сумке у какой-то тётки. Толстый упитанный кошелёк, который я приметил среди её вещей, оказался таким большим, что не захотел вылезать наружу. Жадность фраера сгубила! Вместо того, чтобы оставить кошелёк, я дёрнул его на себя, ну и тётка, разумеется, впилась в меня клешнями. А визгу-то было, визгу, как будто я хотел её убить или изнасиловать, тем более что в кошельке оказались такие мелкие деньги… Стыдоба просто!
Я помню, как хотел сначала убежать, но тётка уже визжала на весь рынок, созывая свидетелей и очевидцев – хотя кто чего там мог видеть? Тогда я попытался закосить под дурачка: сдвинув глаза в точку, я что-то быстро залопотал, изображая лёгкую олигофрению. Но тётка орала, что уже однажды у неё спёрли кошелёк – да-да, именно на этом самом рынке, и теперь она знает – кто это сделал, и пока она не получит свои деньги назад, а меня не отправит в зону: то не успокоится.