Повод для расправы представился в связи с восстанием 20 января 1872 года в городе Кавите, недалеко от Манилы. Там находился арсенал, и на рабочих арсенала распространили ряд повинностей, от которых ранее они были освобождены. Рабочие подняли восстание, к ним примкнули солдаты филиппинского артиллерийского полка. Мятеж был быстро подавлен: некоторых расстреляли на месте, 149 человек (преимущественно илюстрадос) сослали в отдаленные районы Филиппинского архипелага и на Марианские острова. Оттуда часть ссыльных сумела бежать в Гонконг, Лондон, Мадрид и другие города, где возникли центры так называемого «движения пропаганды».
Гомес Бургос и Самора не имели к этим событиям никакого отношения. Единственной уликой против них была записка Саморы — он не был чужд земных утех и любил карточную игру, о которой однажды уведомил своих партнеров такими словами: «Большая встреча. Будьте непременно. Друзья придут с порохом и пулями (т. е. деньгами. — И. П.)». И это все. Привычка выражаться иносказательно стоила жизни Саморе и его друзьям — записка была сочтена доказательством причастности к восстанию в Кавите. Уже 22 января в 10 утра Гомес, Бургос и Самора были арестованы, а в 10 часов вечера приговорены к гарроте (удушению железным ошейником). Казнь состоялась 17 февраля 1872 года при стечении 40 тысяч народа. Престарелый Гомес лишился перед казнью чувств и не понимал, что с ним происходит. Бургос вырывался из рук палачей и уверял, что он невиновен («И Иисус был невиновен», — ответствовал монах, сопровождавший осужденных на казнь). И только Самора встретил смерть достойно: он благословил опустившихся перед ним на колени филиппинцев и взошел на эшафот с высоко поднятой головой.
В дальнейшем казненные вошли в историю Филиппин как «три мученика» под объединенным именем Гомбурса.
Такова была обстановка на Филиппинах, когда Рисаль вступил в сознательную жизнь. Царил террор, лучшие сыны Филиппин томились в тюрьмах, влачили жалкое существование в изгнании. Одно упоминание «трех мучеников» было основанием для высылки без суда и следствия. В удушливой атмосфере властвовал невежественный монах, чиновник думал только о наживе. А терпеливый филиппинский крестьянин брел по колено в грязи за своим буйволом-карабао («Еще один карабао позади карабао», — презрительно говорили испанцы) и пока безропотно отдавал большую часть урожая. На первый взгляд все было незыблемым, миропорядок неколебим: бог на небе, король в Мадриде, генерал-губернатор в Маниле, монах в асьенде (поместье), а крестьянин в поле. Каждому свое место.
Но внутренние социально-экономические процессы и влияние достижений европейской мысли уже вплотную подвели страну к грандиозным переменам, которые первым осознал Рисаль и необходимость которых он довел до сознания всех филиппинцев. И в этом его величайшая заслуга перед своим народом и перед всем человечеством.
ДЕТСТВО
Только лишь в детстве, согретом
солнечным нежным теплом,
в сердце вскипала моем песня —
и был я поэтом.[2]
На календаре 1861 год. Неумолимое время отсчитывает вторую половину XIX века. Некогда огромная испанская колониальная империя сжалась в размерах. От былых обширных земель осталось всего два заокеанских владения — Куба и Филиппины, «земля Колумба» и «земля Магеллана», как их называют в Испании. Желто-красный испанский флаг (цвет крови и золота, говорят в бывших испанских колониях) уже не развевается гордо над всеми континентами. За триста лет до того император Карл V высокомерно утверждал, что «бог говорит по-испански». Теперь, кажется, бог предпочитает изъясняться по-английски: проклятые протестанты со времени гибели Великой армады утвердили свое владычество над морями. В оставшихся колониях неспокойно, особенно на Кубе, где не стихают вооруженные выступления. Случаются они и на Филиппинах, но там бунты не столь значительны и подавить их не так уж трудно. Колониальные власти настораживает и то, что появляются вольнодумцы, отвергающие божественное право Испании на безраздельное господство, пытающиеся уравняться в правах с чистокровными испанцами, — вещь неслыханная и дотоле небывалая.
На календаре 1861 год. Уже ведутся работы по строительству Суэцкого канала. Далекая колония вот-вот станет ближе. Пароходы будут быстрее доставлять вести из Испании, колония получит возможность приобщаться к духовной жизни метрополии. Молодые люди из лучших семей Филиппин едут учиться в Мадрид, Барселону, Париж, Лондон, Гейдельберг. Пришлось сначала на время, а потом и постоянно открыть для международной торговли Манилу и другие филиппинские порты. Опасным духом потянуло из Европы, и, хуже всего, на Филиппинах находятся люди, жадно ловящие новые идеи.
На календаре 1861 год, а колониальные власти пытаются сохранить средневековые порядки. Монахи шныряют по всем приходам, выискивают — и находят — крамолу, бросают людей в тюрьмы, ссылают на отдаленные острова. Уже пять лет работает Постоянная цензурная комиссия, призванная уберечь простодушных филиппинцев от соблазнов. Уже запрещен «Робинзон Крузо», даже «Дон Кихот» Сервантеса допущен с большими купюрами. Современных авторов, кроме богословов, не допускают вовсе.
Внешне все пока спокойно и даже сонно — сонно в Маниле, сонно и в расположенном неподалеку городке Каламба. Он привольно раскинулся между прекрасным озером Лагуна де Бай и высокой горой Макилинг. Из озера вытекает река, и по ней за 10 часов можно доплыть до Манилы. Раньше редко кто отправлялся в такое путешествие — незачем, да и дорого. Но две-три тысячи обитателей Каламбы живут уже не только рыбной ловлей и выращиванием риса. В далекой Европе растет спрос на сахар, цены на него хорошие, а сахарный тростник дает отличные урожаи. Своей земли у каламбеньос — жителей Каламбы — нет; опа принадлежит ордену доминиканцев. Почтенные отцы сдают ее в аренду, взимая ежегодную плату — канон, размер которого устанавливают сами. Богатые арендаторы пересдают землю в субаренду и имеют немалый доход от этого.
На календаре 1861 год. 19 июня в доме зажиточного каламбеньо Франсиско Меркадо родился сын. Крестили младенца в день святого Иосифа, а потому нарекли Хосе. Чтобы обеспечить покровительство еще одного святого, ему дали также имя Протасио. Набожной матери хотелось бы дать сыну побольше святых заступников, но нельзя: на три имени и более имеют право только испанцы. Простые филиппинцы — только на одно. С фамилиями несколько свободнее. Их филиппинцы обрели всего за 12 лет до того, раньше они обходились именами, прозвищами да кличками. Но в 1849 году испанцы повелели всем филиппинцам обзавестись фамилиями, что должно было облегчить сбор податей, и предложили большой список их. Принсипалии, у которой и раньше иногда бывали фамилии, разрешалось иметь сдвоенную фамилию — отца и матери, а самым выдающимся личностям — счетверенную: сдвоенную отцовскую и сдвоенную материнскую. У матери Хосе сдвоенная фамилия — Алопсо-Реалондо. У отца, чей род не так славен, только одна — Меркадо, что значит «торговец» (указание на род занятий его предков). Но Меркадо на Филиппинах бесчисленное множество, а потому Франсиско Меркадо разрешили в порядке исключения добавить еще одну — Рисаль (от испанского слова «ricial» — «отава», «трава, подросшая после покоса»). Но Рисалем он именуется только в устном общении, по всем документам значится просто Меркадо. Полное имя героя нашей книги — Хосе Протасио Рисаль-Меркадо-Алонсо-Реалондо, но в историю он вошел как Хосе Рисаль.
2
Все стихотворные переводы принадлежат П. Грушко, кроме тех, что на стр. (25) Г. Плисецкому, (91) М. Самаеву, (41) Г. Яроставцеву.