Еще тягостнее проходит встреча с Пасиано. В момент приезда младшего брата он объезжает сахарные плантации и возвращается домой, когда первые восторги уже улеглись. Пепе знает, сколь многим он обязан старшему брату, и, едва тот появляется на пороге, идет ему навстречу с распростертыми объятиями. Но Пасиано, уже предупрежденный о приезде брата, останавливает его тяжелым взглядом. Руки у Пепе опускаются, он стоит и не знает, что сказать. Пасиано, не проронив ни слова, уходит в свою комнату и не появляется до вечера. Он знает и одобряет деятельность младшего брата, он сам наставлял его еще до отъезда. Однако ему кажется, что Пепе слишком легкомыслен, что он слишком легко, как должное, принимает те жертвы, на которые семья идет ради него, он не очень задумывается над тем, что подвергает семью опасности. И вообще он чересчур развязен; первым обнимать старшего брата — это совсем не по-филиппински.
Пасиано присоединяется к семье только вечером. Пепе учел урок: он почтителен и послушен. Постепенно холодок тает, и между всеми воцаряются сердечные отношения. Пепе вновь принят в семью — что бы он ни делал, семья не может исторгнуть его, она обязана защищать его — прав он или не прав. И любой член семьи обязан думать прежде всего о ее благе. Семья была и будет с Пепе, но все же не лучше ли ему уехать и не усложнять жизнь родственников, не подвергать семью опасности? Слово «отъезд» звучит в первый же день, это тяжело, но тут ничего не поделаешь. Денежная помощь будет оказываться, как и прежде. А пока отец категорически требует, чтобы Пепе не выходил из дома без его ведома — он боится, что монахи сведут с ним счеты. «Отец не позволяет мне выходить одному, — пишет Рисаль, — ни даже есть в чужом доме». По Каламбе ползут пущенные монахами слухи: Рисаль приехал, чтобы подготовить передачу Филиппин в руки Германии. В Берлине его приняли. за французского шпиона, на родине «принимают за немецкого, агента Бисмарка, протестанта, масона, наполовину проклятого. Так что я предпочитаю сидеть дома. Гражданские гвардейцы верят всему этому. Капрал (мадридец) полагает, что у меня заграничный паспорт и что я шныряю по ночам. Увы, я в руках бога и судьбы. Будь что будет, я готов ко всему».
Долго сидеть без дела он не может. Сначала он увлеченно предается художественному творчеству: много рисует, режет по дереву. Потом замечает, что это слишком далеко от насущных нужд. Нравы каламбеньос, и прежде всего образованной их части, вызывают у него резкую реакцию. Рисаль всегда знал о пристрастии соотечественников к азартным играм и всегда осуждал его. Теперь он вновь сталкивается с этой проблемой — вместо общественно полезной деятельности многие его земляки слишком много времени проводят за карточным столом, за китайской игрой в «маджонг» (нечто среднее между домино и картами: из костяшек надо набрать определенную комбинацию), а больше всего — на петушиных боях, где часто проигрываются в пух и прах.
Чтобы отвлечь их от этой пагубной страсти, Рисаль, неизменный поклонник спорта, устраивает гимнастический зал, где сам дает уроки фехтования.
Другое его занятие — медицинская практика. В Каламбе Рисаль впервые начинает практиковать как глазной хирург. До него глазная хирургия была неизвестна на Филиппинах. Теперь ученик Луи де Векера и Отто Бекера, стажировавшийся в Париже, Гейдельберге и Берлине, начинает прием больных. Особенно удачно он удаляет катаракты. Возвращение зрения многими филиппинцами воспринимается как библейское чудо, следующее «по рангу» сразу за воскрешением из мертвых. В народных низах — и не только в них — зарождается убеждение, что Рисаль — чудотворец. Слава о «доктор улиман» — «немецком докторе» — гремит по всей стране, достигает самых отдаленных ее уголков. Многие простые филиппинцы бросают все дела и едут в Каламбу посмотреть на новоявленного чудотворца. Причем в их представлении доктор улиман — величественный старец с бородой, а потому, увидев Рисаля, по внешнему облику типичного филиппинца, один крестьянин простодушно восклицает: «Это вот этот-то?» Ему объясняют, что пути господни неисповедимы и посланец бога может принять любое обличье, надо радоваться, что на сей раз бог избрал в качестве своего орудия именно филиппинца. Не предвещает ли это, что вскорости господь вплотную займется филиппинскими делами и изгонит поработителей? Доводы действуют, слава Рисаля растет, пациенты едут со всех концов страны, а многие простые филиппинцы уповают на скорое освобождение от гнета — ведь человек, способный творить чудеса, конечно же, в состоянии освободить филиппинцев. Рисаль берет гонорары в зависимости от материального состояния пациентов, многих лечит вообще бесплатно — это тоже верный признак того, что «посланец бога» за бедных и угнетенных.
Шесть месяцев практики приносят Рисалю 5000 песо — куда больше, чем все вспоможение, высланное ему семьей за пять лет пребывания в Европе. Впервые Рисаль выбивается из нужды.
Рисованием, ваянием, спортом и медицинской практикой Рисаль занимается с согласия родных — это ведь не общественная, не публицистическая деятельность, могущая навлечь гнев властей. Лучше сидеть тихо. Рисаль намеренно избегает писать друзьям по движению пропаганды: письма перлюстрируются, а он обещал семье не делать ничего такого, что может возбудить подозрение властей. Друзья в Мадриде, поняв нежелание Рисаля вступать в активную переписку, после нескольких писем, полных взаимных обвинений и упреков, тоже перестают писать.
Но человеку такого масштаба трудно уйти в забвение, даже если он сам к этому стремится. Смутное брожение в массах, вызванное «чудесными» исцелениями, уже настораживает власти. К тому же все Филиппины потрясены «Злокачественной опухолью», автор, оказывается, здесь и молчит? Затевает что-нибудь? Монашеские ордены убеждены в этом и требуют от генерал-губернатора принять меры против «флибустьера». Через три недели после приезда Рисаля в Каламбу генерал-губернатор Эмилио Терреро-и-Перинат призывает Рисаля во дворец.
Терреро — не совсем обычный генерал-губернатор. Как правило, даже либералы, прибывающие на эту должность, скоро попадают под влияние монахов, без которых они не могут обойтись, и уезжают в Мадрид заправскими консерваторами. Терреро же прибыл консерватором, карлистом, но скоро убедился, что монахи стараются навязать ему свою точку зрения, использовать его в своих корыстных целях, и, обладая упрямым солдатским характером, в пику им обращается в либерала. Но и он не может игнорировать мнение орденов и архиепископа, которые осаждали его требованиями покарать богохульника.
Вот как Рисаль описывает встречу с Терреро в письме Блюментритту:
«Меня хотели отлучить от церкви, и генерал вызвал меня, чтобы попросить экземпляр моей книги. Он сказал:
— Вы написали роман, вызвавший многочисленные толки. Говорят, в нем опасные идеи. Я хочу прочесть его.
— Генерал, — ответил я, — я намеревался послать несколько экземпляров вашему высокопревосходительству и архиепископу, как только получу книги из Европы. У меня лишь один экземпляр, и тот я отдал другу. Однако, если ваше высокопревосходительство мне разрешит, я разыщу еще один.
— Не только разрешаю, я требую этого.
Я отправился к иезуитам, чтобы взять книгу, но они не пожелали с ней расстаться. Пришлось дать генералу довольно потрепанный экземпляр. Он принял меня любезнее…
Но если через месяц вы не получите от меня еще одного письма, знайте, что со мной либо что-то случилось, либо я уже плыву к берегам моей приемной родины, либо меня держат как узника. Мне угрожают каждый день».