За него по-прежнему боятся, и в Манилу его сопровождает чуть ли не десяток зятьев, двоюродных братьев и других родственников — помочь ему с отъездом, а главное, защитить от возможного удара со стороны монахов. В Маниле Рисаль (больной, с высокой температурой) убеждается, что кампания против него нисколько не улеглась, напротив, набирает силу. Генерал-губернатору вовсе не хочется иметь под боком столь неудобного человека — он еще раньше через Андраде передавал настойчивые рекомендации уехать подальше. Рисаль пишет Блюментритту: «Монахи не хотят и слышать обо мне, чиновники хотят, чтобы я был как можно дальше, а филиппинцы боятся и за себя, и за меня; остается одно — я возвращаюсь в Европу». И сразу после отъезда: «Меня заставили покинуть родину, я уехал из дома полубольным и поспешил на пароход. О герр Блюментритт, вы еще не знаете моей маленькой одиссеи!.. Провинциалы всех орденов и архиепископ ежедневно досаждали генералу жалобами на меня. Синдик доминиканцев донес алькальду, что меня видели ночью на горе, на тайных сборищах мужчин и женщин… Какой заговорщик станет устраивать тайные сборища вне дома, да еще с женщинами и детьми?.. Соотечественники предлагали мне деньги, лишь бы я уехал. Они молили об этом не только ради моего блага — у меня много друзей и знакомых, которых сослали бы вместе со мной».
Практически никто не может помочь, кроме иезуитов, но и они делают это все менее охотно. Почувствовав себя чуть лучше, Рисаль навещает своих наставников. Они одни подняли голос в защиту своего бывшего воспитанника, но не очень громкий, и притом исключительно ради своей выгоды, ради сохранения репутации поборников прогресса. Любимый учитель, Франсиско де Паула Санчес, пишет Рисаль, «осмелился публично защищать меня и хвалить мою книгу, хотя наедине сказал, что мне следовало бы написать идеальное произведение, нарисовав в нем идеальных священников и т. д., тем самым подчеркнув контраст с действительностью». То было сразу после переезда Рисаля — иезуиты надеялись, что их ученик вернется в лоно церкви и отречется от «заблуждений». Они и сейчас не теряют надежды. Но последняя встреча перед отъездом не приносит иезуитам ничего утешительного — их питомец твердо стоит на своем. Рисаль снова беседует с Санчесом, говорит ему, что хотел пробудить соотечественников от летаргического сна, а пробудить их можно не мягкими словами, а ощутимыми толчками, даже ударами — такими, как роман «Злокачественная опухоль».
— И ты не боишься последствий своей дерзости? — спрашивает наставник.
— Отец мой, — отвечает ученик, — вы же миссионер. Вы ведь не боитесь язычников.
— Ну это совсем другое дело.
— Ничуть. Ваше дело — крестить язычников, мое — пробуждать в людях достоинство.
В спор вступают другие. Иезуиты, говорит Рисаль, теперь стоят позади телеги прогресса. Это вызывает бурю возмущения. Ученый-иезуит падре Фаура (построивший метеорологический центр на Филиппинах) утверждает, что в обществе Иисуса много подлинных ученых, куда больше, чем в других орденах. Упрямый ученик отвечает, что это еще ни о чем не говорит: наука — далеко не весь прогресс, это лишь инструмент прогресса. Иезуитов никак нельзя поставить в ряды прогрессивного движения — ведь они не признают ни свободы мысли, ни свободы религии. Они чураются свободной дискуссии. Вспыхивает спор о чистилище — «сначала философский, а потом канонический», — отмечает Рисаль. Чистилища он не признает, не признает и догмата о непогрешимости папы. Спор ожесточается, но Рисаль твердо стоит на своем. Ему показывают сердце Иисусово, которое он сам вырезал из дерева, будучи еще студентом. Отцы-наставники надеются пробудить в ученике былые чувства, но тот отвечает:
— Другое время, святые отцы, то было другое время, и оно прошло. Я уже не верю в эти вещи.
Тем не менее окончательного разрыва не происходит. Иезуиты знают, что в романе Рисаль изобразил их в куда более выгодном свете, чем другие ордены. А что до его «заблуждений» — что ж, иезуиты обладают цепкостью и терпением и не теряют надежды на возвращение блудного сына в лоно церкви.
И все же падре Федерико Фаура предупреждает:
— Смотри, ты кончишь на эшафоте. Лучше уезжай отсюда немедленно.
На это Рисаль отвечает неопределенной улыбкой и покидает ученых отцов.
Ему становится жутко. Уж кто-кто, а иезуиты отлично разбираются в обстановке и слов на ветер не бросают. И если они считают, что ему грозит смертельная опасность, значит, так оно и есть. Его жизнь висит на волоске, надо немедленно уезжать. Еще не вполне оправившись от лихорадки, 3 февраля 1888 года Рисаль поднимается на борт парохода. В 1882 году, глядя на удаляющийся берег родины, Рисаль был полон грусти. Теперь он записывает в дненике: «Покидая Манилу, я не испытываю сладкой, меланхолической печали, как шесть лет назад. Сейчас, глядя на купола соборов и церквей, я испытываю только ужас».
Шесть месяцев, проведенных на родине, подтвердили его опасения. Отъезд был поспешным и носил характер бегства. И не случайно в эти дни Рисаль снова вспоминает сказку о мотыльке, сгоревшем в огне, которую в детстве читала ему мать: он сам чуть не влетел в пламя. Подобно мотыльку, он не думал об опасности и едва избежал ее, по все же убежден, что посетил Филиппины недаром.
Действительно, пребывание Рисаля на Филиппинах не проходит бесследно. Вскоре после его отъезда, 1 марта 1888 года, гобернадорсильос Мапилы и окрестных селений в торжественной процессии следуют к резиденции гражданского губернатора и вручают ему петицию, под которой стоят 810 подписей — небывалое дотоле событие. Петицию составили Доротео Кортес (масон), Хосе Рамос (владелец книжной лавки «Ла Гран Бретанья», той самой, где продавали роман Рисаля и где встречались все филиппинские националисты) и Марсело дель Пилар (журналист). В петиции перечислены злоупотребления монахов и манильского архиепископа Пайо. Петиционеры требуют их изгнания, потому что «столь деспотичные и неблагодарные люди только порождают недовольство в сынах Филиппин, которые в конце концов силой изгонят их, если правительство не сделает этого ранее».
Рисаль не принимал участия в подготовке манифестации, более того, он отнесся к ней отрицательно. «Раз вы провели манифестацию без моего согласия, то сами и отвечайте за последствия», — скажет он позднее, когда к нему обратятся за советом, что делать дальше. А в письме Блюментритту он пишет: «Не думаю, что есть смысл возбуждать толпу и королеву против архиепископа». Действительно, требование изгнать также и архиепископа — явный тактический просчет, отпугнувший многих сторонников преобразований.
И тем не менее нельзя не отметить близости петиции к идеям, высказанным в «Злокачественной опухоли»: здесь есть и требование удалить «опухоль» (монашеские ордены), и обращение к гражданским властям, на которые все еще возлагаются надежды, и предупреждение, что в случае бездействия властей филиппинцы прибегнут к насилию. Тут сказывается общее воздействие творчества Рисаля на общественную жизнь Филиппин. К этому времени вся политическая борьба в значительной мере определяется его идеями, они уже живут своей жизнью, часто независимой от их творца.