Заметим, что неодобрение романа дель Пиларом скорее всего вызвано несогласием с сепаратистскими идеями, выраженными в нем. В обоих письмах Рисаля звучит глубокое разочарование, усталость. А ведь всего за несколько недель до того он писал, что считает второй роман «более глубоким и совершенным».
Эпоха творчества Рисаля — это эпоха зарождения филиппинской литературы. Рисаль произносит «первое слово», и не все сказанное им выдерживает проверку временем. Но то, что выдерживает, усваивается надолго: его темы, его герои, даже метафорику легко распознать и в современной филиппинской литературе.
Для своего времени и для своей страны значение романов Рисаля просто колоссально. Они становятся не просто фактом литературы и культуры, но и средством национальной самоидентификации. До их появления национальному самосознанию не на что было опереться в духовной сфере для отграничения себя от метрополии: религия была общей с колонизаторами, устное народное творчество сильно испанизировано, исторического предания, собственной государственности, признанных центров культуры и власти не существовало. В сущности, филиппинцы в конце XIX века все еще определяют себя как обращенных в католичество жителей далекого архипелага, как периферию испанского мира. Только теперь филиппинцы начинают осознавать, что их судьбы отличны от судеб испанцев и отныне определяют себя как людей, у которых есть Рисаль, есть «Ноли» и «Фили». Не случайно сокращенное название первого романа становится популярным женским именем, а слово «Рисалино» (что по-латыни означает «принадлежащий Рисалю») — мужским. Для многих жителей архипелага быть филиппинцем означает «принадлежать Рисалю».
Но все это впереди. Рисаль глубоко разочарован кажущейся неудачей романа. Это наслаивается на прочие беды и углубляет состояние депрессии, в которой пребывает Рисаль. В письмах душевный кризис проявляется особенно отчетливо: все чаще Рисаль говорит о безысходности, его преследует мысль о смерти. Второй роман он посвящает памяти казненных мучеников 1872 года — Гомесу, Бургосу и Саморе. Он не раз возвращается к мысли о том, как встретит смерть, сравнивает себя с «тремя мучениками»: «Если бы Бургос, умирая, проявил смелость Гомеса (ошибка Рисаля — Гомес перед казнью лишился рассудка, мужественно вел себя Самора. — И. П.), филиппинцы наших дней были бы иными. Однако неизвестно, как управлять собой в такой высший миг, и, возможно, я, столько думающий об этом, поведу себя в подобный момент еще трусливее, чем Бургос. Жизнь так хороша, и так страшно быть казненным молодым, полным надежд…»
Уподобляя себя Бургосу, Рисаль считает, что и он кончит свои дни в 30 лет[31]. «В детстве, — пишет он в эти тяжелые дни, — я твердо верил — сам не знаю почему, — что не переживу тридцати лет». В 1891 году, принесшем Рисалю столько несчастий, ему как раз исполняется тридцать лет. Рисаль готов к смерти, ждет ее, она его не страшит. Ведь он — Лаонг Лаан, «давно обреченный». По мере приближения рокового 1891 года, который он сам назначает себе как год смерти, в его письмах все чаще появляются мысли такого рода: «Надо ехать на Филиппины и дать там убить себя за свои убеждения; умираешь только один раз, и если умираешь без смысла, теряется прекрасная возможность, которая уже никогда не представится… Раз уж суждено умирать, надо умереть в своей стране и за свою страну».
В октябре 1891 года жестоко разочарованный Рисаль, преследуемый неотступной мыслью о смерти, выезжает в Гонконг с почти полным тиражом только что отпечатанного романа (лишь несколько экземпляров он разослал друзьям в Европе — на сей раз он хочет доставить весь тираж на Филиппины, ведь роман — руководство к действию). Завершается второй европейский период творчества Рисаля. Уже с борта парохода он пишет Блюментритту: «Чем ближе я к своей родине, тем сильнее желание вернуться на Филиппины. Я знаю, все считают это глупостью. Но что-то толкает меня. Что это — судьба или несчастье? Не могу не увидеть родину».
ОТ ГОНКОНГА ДО ДАПИТАНА
И возможно, домой возвратившись,
не найдет он родного угла,
а увидит руины под снегом,
и могилы, и ту, что его предала.
Рисаль поднимается на борт в крайне угнетенном состоянии духа. Но ничто не действует на него так успокаивающе, как морские путешествия. Вот и сейчас он быстро восстанавливает душевное спокойствие, чему способствует размеренный ритм жизни. Он плывет на пароходе «Мельбурн», конечно же, первым классом — ведь он так любит комфорт. О комфорте позаботился Хосе Мария Баса, знающий привычки своего друга. Рисаль любуется морскими видами, записывает в дневнике: «Прекрасный закат: фиолетовые облака отделены от горизонта оранжевой полосой. Вот на фиолетовых облаках появились золотые блики, и море начинает полыхать огнем… Солнце садится и становится все краснее, а оранжевая полоса — ярче». Отметим насыщенную цветовую палитру в описании Рисаля — его не привлекают переходы, полутона, он отмечает только яркие цветовые контрасты, столь любимые филиппинцами. По той же эстетике контрастов он строит и свои произведения. «Красивое — значит яркое и контрастное» — таково эстетическое кредо филиппинцев.
В первом классе восемьдесят пассажиров, народ образованный, и Рисаль, верный своей привычке не упускать случая завести знакомство, быстро сходится почти со всеми. На палубе первого класса часто прогуливаются мужчина и женщина, судя по всему — английская супружеская чета. Сочтя момент благоприятным, Рисаль подходит к ним, вежливо приподнимает котелок и просит разрешения представиться. О да, он понимает, что представляться самому — некоторое нарушение респектабельности, но ведь им предстоит длительное совместное путешествие, и кто знает, может быть, общение с попутчиками скрасит долгий путь… Возражений нет — Ада и Уильям Прайер в значительной мере утратили английскую чопорность. Ведь Уильям с 1878 года живет на Северном Борнео, Ада всегда при нем. Он служит в пароходной компании, фрахтует суда, но вот теперь решил заняться освоением земель на Северном Борнео. Он возвращается из Лондона, где директора компании одобрили его проект и обещали всяческое содействие. Где именно будут осваиваться земли? Возле Сандакана, новая компания будет называться «Бритиш Норс Борнео девелопмент корпорейшн». Уильям станет ее управляющим. Но вот беда — район этот малонаселенный, народу явно не хватает.
Слова Уильяма Прайера («человека типа Стэнли», — записывает Рисаль в дневнике) и Ады Прайер («женщины прямой и энергичной», — гласит запись в том же дневнике) западают в душу Рисаля. Уединившись в каюте, он обдумывает услышанное, а после ужина, во время вечерней прогулки по верхней палубе, вновь подходит к супружеской чете. Как они отнеслись бы к идее заселить территорию вокруг Сандакана филиппинцами? Прайер — деловой человек и тут же схватывает открывающиеся возможности: это было бы превосходно. Условия? Пока говорить рано, но, полагает он, землю можно было бы предоставить по низкой цене, в сущности — символической. Сколько земли? Сколько угодно, многие тысячи акров. Предложение Рисаля настолько увлекает Прайера, что скоро просителем становится он, а не Рисаль. Сколько людей может поставить мистер Рисаль? Кто согласится поехать на неосвоенный остров? Рисаль излагает ему то, что обдумал, уединившись в каюте: на Филиппинах есть множество людей, подвергающихся преследованиям властей, прежде всего в его родной Каламбе. Они опытны в обработке земли, имеют все необходимые навыки. «Прекрасно!» — восклицает мистер Прайер. Политические взгляды будущих поселенцев его не интересуют, главное — они умеют работать на земле. Он заставляет Рисаля дать слово, что тот приедет к нему в Сандакан и сам все посмотрит на месте. Этот проект они обсуждают каждый день, уточняют детали. «Я опять долго разговаривал с сеньором Прайером о колонизации», — чуть ли не каждый день записывает Рисаль в дневнике…
31
В посвящении «трем мученикам» Рисаль неверно указывает и возраст казненных: он считает, что Бургос был казнен в 30 лет, а Самора — в 35, тогда как на деле Бургосу было 35 лет, а Саморе — 37. Забегая вперед, отметим, что Рисаля, как и Бургоса, казнят в 35 лет — еще одно подтверждение его «пророческого дара».