Содержание их беседы остается предметом многочисленных контроверз для историков. Сам Рисаль так скажет об этом на суде: «О том, что замышляется восстание, я не знал до 1 или 2 июля, когда Пио Валенсуэла прибыл ко мне (ошибка Рисаля — Валенсуэла прибыл 21 июня. — И. П.) и рассказал о готовящемся восстании. Я ответил ему, что это абсурдно и т. д. и т. д., но он сказал, что они уже не в силах справиться с ситуацией. Я посоветовал им иметь терпение и т. д. и т. д. Он добавил, что они послали его ко мне, потому что боялись за мою жизнь и что они (испанцы. — И. П.) припишут его (восстание. — И. П.) мне. Я ответил, что буду осторожен, а если они (испанцы. — И. П.) что-нибудь предпримут против меня, я докажу свою невиновность. Что касается всего остального, то я добавил: «Не думайте обо мне, подумайте о стране, которой придется страдать». И снова я объяснил ему, насколько бессмысленно все движение».
Пио Валенсуэла дает несколько иную картину, но надо иметь в виду, что мемуары он напишет через несколько десятков лет, кроме того, он сдастся испанским властям через неделю после начала революции и даст показания, на которых в значительной мере будет строиться все обвинение против Рисаля. После сдачи ему надо спасать жизнь, при написании мемуаров — репутацию, так что его свидетельство следует принимать с осторожностью. По его словам, Рисаль, подробно расспросив о деятельности Катипунана, произносит: «Итак, брошенное семя проросло. Решения Катипунана правильны, патриотичны, а главное — своевременны, ибо сейчас Испания ослаблена революцией на Кубе». Затем, по словам Валенсуэлы, он сообщает Рисалю, что в Катипунане 30 тысяч членов и что руководители не в силах предотвратить начало восстания — оно может вспыхнуть в любой момент. Рисаль якобы отвечает, что это ему представляется опасным, ибо нет оружия, нет поддержки иностранных держав, а филиппинская принсипалия тоже не поддерживает идею восстания. По последнему пункту, утверждает Валенсуэла. Рисаль якобы говорит: «Нет другого пути, кроме как привлечь в вашу организацию всех богатых и влиятельных лиц в Маниле и в провинциях. Вы могли бы воспользоваться услугами Антонио Луны — он умен и вхож во многие дома в Маниле. Кроме того, он мог бы руководить военными действиями, если вспыхнет вооруженная борьба». Далее, говорит Валенсуэла, он предлагает Рисалю возглавить революцию и тот якобы отвечает, что он «готов».
Свидетельству Валенсуэлы противоречит многое — и показания Рисаля, и его поступки. Но кое-что в рассказе Валенсуэлы, видимо, соответствует действительности. В частности, Рисаль скорее всего в самом деле рекомендует Антонио Луну: генерал революции Алехандрино пишет в своих мемуарах, что именно через него руководители Катипунана пытались установить контакты с Луной «по рекомендации Рисаля», но Луна категорически отказался участвовать в их действиях, по тем же мотивам, что и Рисаль; щелкнув себя по зубам, он спросил: «А чем воевать? Этим, что ли?» Не исключено, что Рисаль говорил и о Японии, и о необходимости привлечь припсипалию, но скорее не в контексте руководящих указаний, а возражая против вооруженного выступления.
По возвращении Пио Валенсуэла излагает Андресу Бонифасио суть своих бесед с Рисалем. Тот ошарашен: не этого он ждет от кумира. Сначала он просто не верит своему посланцу, но тот стоит на своем. Тогда (по словам Валенсуэлы) Бонифасио приходит в ярость и кричит: «Да где, когда революция начиналась при условиях, которых он требует? Никогда революционеры не имели перевеса с самого начала». С трудом успокоившись, Бонифасио категорически запрещает дону Пио говорить кому бы то ни было об истинном отношении Рисаля к вооруженному выступлению. Они обойдутся без него. Но и отречься от него они тоже не могут — слишком многое в Катипунане ориентировано на Рисаля. Бонифасио все же пытается следовать советам изгнанника. Его посланцы обращаются к известным манильским богачам, но получают отказ и даже угрозы сообщить обо всем испанцам. Богатейший из них, дон Франсиско Рохас, восклицает: «Что за глупость! Я не дам вам ни сентаво. А если вы не откажетесь от вашей дурацкой затеи, я выдам Катипунан и его членов властям».
И тогда Бонифасио следует другой рекомендации Рисаля, изложенной в романе «Мятеж» — настольной книге вождя Катипунана. Там Симон пытается столкнуть местную принсипалию с властями, не останавливаясь перед провокацией: с помощью китайца Кироги он подбрасывает ружья в дома богачей, чтобы потом сообщить о складах оружия властям. Вызывая власти на репрессии, компрометируя местную верхушку, он тем самым толкает ее в лагерь повстанцев. И Бонифасио решает воспользоваться подсказанным Рисалем способом. Когда до властей начинают доходить слухи о существовании подпольной организации, Бонифасио фабрикует письма, из которых явствует, что видные представители принсипалии активно участвуют в ней, и делает так, что письма попадают в руки властей. Следуют аресты и пытки, в числе арестованных оказываются многие друзья и соратники Рисаля, которые начинают давать показания. Позднее многие, и том числе и дон Франсиско Рохас, не пожертвовавший ни сентаво Катипунану, будут казнены.
Но это еще впереди, Пока же Рисаль смутно осознает надвигающуюся угрозу и решает как можно скорее покинуть Дапитан и Филиппины. К этому толкает его и реакция сестры и Хосефины. Он уедет завтра же, тем же пароходом, что привез весть о даровании разрешения на выезд. Благодарные дапитеньос приходят проститься со своим гостем, так много сделавшим для города. Рисаль поручает продать — пусть в убыток — свою земельную собственность. Ученикам он раздает вещи — кому кресло, кому картину, кому книгу.
Он подходит к окну и видит сотни людей. Пришел весь город, нет только монахов, которые демонстративно игнорируют это событие. Городской оркестр, гордость Дапитана, разместился на скале у самой воды. Хосефина и Нарсиса уже в лодке. Пора и ему. Рисаль медленно спускается по ступеням и, сопровождаемый плачущими дапитеньос, идет к берегу. Потом вдруг останавливается, просит всех оставаться на месте и возвращается к небольшому деревянному домику, служившему ему для научных занятий. Постояв несколько секунд, он чиркает спичкой и поджигает строение. Сухое дерево сразу занимается. Рисаль круто поворачивается и не оглядываясь идет к лодке. Он садится, и гребцы опускают весла на воду. Оркестр заиграл «Похоронный марш» Шопена. Печальные звуки плывут над водой, лодка скользит по заливу. Похоронным маршем дапитеньос выражают свою скорбь, навеянную расставанием с Рисалем. Для него он — предзнаменование грядущего конца.
Начинается страшный бег наперегонки со смертью.
«ПОСЛЕДНЕЕ ПРОЩАЙ»
Прощай, мой дом желанный
и солнце в ясной дали,
жемчужина Востока,
потерянный наш рай.
Пусть жизнь моя прервется,
умру я без печали.
И если б сотни жизней
мне в будущем сияли —
я с радостью бы отдал
их за тебя, мой край!
Девять человек — сам Рисаль, Хосефина, Нарсиса с дочерью, три племянника и слуги — занимают единственную каюту первого класса. Но это первый класс испанского судна, а потому в каюте шесть коек. Тесновато, но главное, считает Рисаль, он в пути. А раз в пути, неизбежен дневник. И запись от 31 июля 1896 года (первый день путешествия) гласит: «Я пробыл в этом районе четыре года, тринадцать дней и несколько часов». Это верное свидетельство того, что Рисаль тяготился изгнанием и считал дни и даже часы.
Почтовое судно с громким названием «Эспанья» («Испания») и скверным обслуживанием спешит в Манилу, чтобы успеть до отплытия в Испанию парохода «Исла де Лусон», но все же останавливается по пути — иногда на несколько часов, а иногда и на сутки. Основная причина задержек — сам Рисаль. Он вынужден делать на стоянках сложные операции, его слава врача-чудотворца опережает судно, и многие больные — а среди них есть люди влиятельные — требуют не отправлять пароход, пока Рисаль не примет всех больных. В городе Думагете он оперирует капитана гражданской гвардии, в Себу, отмечает он, «многие прибыли на корабль из любопытства и для лечения», здесь ему приходится сделать четыре сложнейшие операции. И дает десятки консультаций «богатым праздношатающимся».