Оливе не намерен церемониться с «индейцем». Правда, его показания не так уж и нужны, хватает других. Тут главное — проучить брата Рисаля, показать всем индейцам, как опасно быть связанным с ним. Молчит — заставим говорить. Для начала Пасиано загоняют булавки под ногти. Он кричит от боли, но о брате не говорит ничего. Между пальцами рук вкладывают железные полосы и сдавливают их. Все равно ничего не знает о брате. Тогда его избивают ротанговой плетью — Пасиано теряет сознание. Его обливают водой, выламывают руки за спиной и подвешивают за кисти на блоке. Потом поднимают на полметра над землей и снова задают вопросы, перемежая их ударами. Время от времени палачи отпускают веревку, и Пасиано падает. Господа испанские офицеры так увлекаются этим занятием, что не сразу замечают — Пасиано давно лишился чувств. Ну и черт с ним, решает Оливе. Не так уж он нужен для дела. Пусть уберут это отродье.
Пасиано на тачке отвозят домой, сваливают почти безжизненное тело у ворот. Плач и стенания женщин: один брат еле жив, другому грозит казнь. Оливе нет никакого дела до горя «индейцев»: пусть знают, что ждет всякого, кто осмелится поднять руку на испанца.
Он теперь спокойно займется следствием: ему не хватало только зачинщика, и вот главный организатор восстания в его руках. Значит, скоро конец делу, конец мятежу. Строго говоря, и подследственный его не очень интересует. По положению следователь обязан сообщить о предъявленных обвинениях — что ж, он сообщит. Их два: создание незаконных организаций («Филиппинская лига», она же для Оливе Катипунан) и ряд уголовно наказуемых деянии, приведших к нынешнему мятежу. Оливе доволен собой, он хорошо потрудился, у него есть 28 доказательств вины вот этого «индейца», из-за которого сейчас льется благородная испанская кровь.
Что же это за доказательства? 15 из них представляют собой письма, документы, даже два стихотворения «подрывного содержания», 13 — показания против Рисаля лиц, которых полковник допрашивал ранее. Некоторые из них уже расстреляны, некоторые — за нужные сведения — помилованы. Среди вещественных доказательств письмо Антонио Луны от 1882 года в Мадрид, где он дает понять, что Рисаль — главная фигура среди эмигрантов (а кто в этом сомневался?); письма самого Рисаля: к семье от 1890 года, где он пишет, что несправедливости властей приучают людей ненавидеть тиранию (десятки раз Рисаль писал об этом в открытой печати); к одному из пропагандистов от 1892 года, где он пишет, что не понимает причин нападок на него газеты «Ла Солидаридад» (как это может быть инкриминировано Рисалю — совсем непонятно); к друзьям, где он пишет, что надо вести патриотическую работу. Есть и еще письма: Марсело дель Пилара от 1889 года о том, что Рисаль хочет привязать газету к филиппинской колонии; и еще одно, где дель Пилар говорит, что Филиппинская лига вне и помимо масонства служит «филиппинскому делу». Есть письмо об арестах в 1893 году, подписанное «Рисаль Второй» (видимо, кто-то хотел показать, что со ссылкой Рисаля его дело не умерло, но при чем здесь сам Рисаль?). Есть и анонимные письма: о склоках среди эмигрантов, о ссылке Рисаля.
Особого внимания заслуживают два доноса осведомителей, присутствовавших на одном и том же собрании Катипунана. Первый донос содержит выдержку из речи идеолога Катипунана Эмилио Хасинто, произнесенной 23 июля 1893 года (когда Рисаль был в ссылке под неусыпным наблюдением). Речь эту Хасинто закончил словами: «А пока же вдохновим наши сердца кличем: «Да здравствуют Филиппины! Да здравствует свобода! Да здравствует доктор Рисаль!» Второй документ составлен другим осведомителем и датирован тем же числом, там здравица другого капитунеро звучит несколько по-иному: «Да здравствует великий доктор Рисаль!», а далее следует призыв: «Долой угнетателей!» Здесь есть и подпись: «Манила, Санта-Крус, 23 июля 1893 г. Тик-тик». («Тик-тик» по-тагальски значит «подглядывать», так что осведомитель подписался своей кличкой Соглядатай.)
Наконец, к вещественным доказательствам отнесены и два стихотворения. Первое из них — «Гимн Талисаю», о котором уже говорилось: там Рисаль пишет, что «наши руки владеют ножом, пером и мотыгой». «Ножом», по мнению Оливе, — это явный призыв к резне испанцев. Второе стихотворение более «криминально», там есть такие строки:
Но дело в том, что стихотворение это не принадлежит Рисалю. Он так и говорит об этом Оливе, обращая его внимание и на то, что под стихотворением стоит дата: «Манила, 12 сентября 1891 г.». В этот день, как нетрудно установить, Рисаль находился в Бельгии, в Генте. Такая несообразность не смущает следователя: что там дата! Главное — в стихотворении мятежный дух, дух Рисаля. Он не литературовед, для него этого достаточно для атрибуции стихотворения подследственному, в литературные тонкости он вдаваться не намерен. Скорее всего «индеец» просто пытается выкрутиться.
Но его ничто не спасет: судить его будет военный суд, следствие ведет военный, обвинитель будет военный, и защитника ему дадут из военных. А военным все ясно. Для них вопрос состоит не в том, устанавливают ли доказательства вину Рисаля в конкретно наказуемых деяниях, а в другом: является ли он «душой восстания»? Термин не очень юридический, но военные и не вникают в такие тонкости. За стенами Манилы идут бои — это для них непреложный факт. И те, кто стреляет в испанцев, считают Рисаля своим вождем — это тоже непреложный факт. А считает ли он сам себя вождем — это уже не суть важно.
Помимо 15 «вещественных доказательств», у Оливе есть 13 письменных показаний, полученных им с августа по ноябрь. Не хватает показаний брата подследственного, они бы пригодились, пожалуй, ну да ничего, материала достаточно, можно обойтись без них. Рисалю показывают только часть показаний — ту, которая, по мнению следователя, доказывает его вину. Это заявления разных лиц о том, что Рисаль — глава организации, цель которой «убить всех испанцев, провозгласить независимость и назначить Рисаля вождем», что Рисаль — масон, что он основал тайную организацию (не указано какую: Лигу или Катипунан) на собрании в доме Онхунгко в 1892 году, что некий Тимотео Паэс готовил побег Рисаля из ссылки.
Собственно, это и все. Но Оливе больше и не нужно. Он рассуждает по-солдатски: повстанцы считают его вождем — значит, его надо уничтожить. Это поможет восстановить власть Испании, честь испанского оружия, несколько замаранную проигранными «босоногому сброду» сражениями.
Рисалю зачитывают обвинение, по которому он привлечен к суду, и все 28 доказательств его вины. Он пытается возразить, но полковник прерывает его: после, на суде, если угодно, сеньор Рисаль выскажется. Сейчас перейдем к допросу. Нет, лиц, давших показания против Рисаля, вызывать на очную ставку не будут (да и как их вызвать, если некоторые уже расстреляны).
В комнате трое — следователь, подследственный, писарь. Полковник утомлен, часто делает паузы, чтобы дать время писарю, в паузах или курит сигару, или отдыхает, прикрыв глаза. Писарь скрипит пером: