«Ноября двадцатого дня тысяча восемьсот девяносто шестого года лицо, чье имя указано на полях, предстало перед его честью в присутствии писаря, чья подпись следует ниже, и, будучи предупрежденным его честью о необходимости говорить правду, сказало: его зовут Хосе Рисаль-Меркадо-и-Алонсо, уроженец Каламбы, провинция Лагуна, правоспособного возраста, холост, врач по профессии, ранее не судим.
Будучи спрошенным, знает ли он Пио Валенсуэлу, является ли тот его родственником, другом или врагом, считает ли он его подозрительной личностью.
Ответствовал: Что в Дапитане познакомился с медиком по имени Пио, который привез к нему больного, что ранее он не был знаком с упомянутым лицом и не встречался с ним позже, что считает его скорее другом, чем врагом, так как тот помогал его родственникам во время путешествия и подарил ему (Рисалю. — И. П.) медицинский саквояж.
Будучи спрошенным, знает ли он Мартина Константино Лосано[35], является ли тот его родственником, другом или врагом, считает ли он его подозрительной личностью.
«Будучи спрошенным, знает ли он Агедо дель Росарио[36]…
Ответствовал: Что не знает никого с таким именем, но, может быть, узнает его, если увидит».
Далее писарь переходит на сокращенные формулы:
«Будучи спрошенным, знает ли он Хосе Рейеса Толентино…
Ответствовал: Что не знает».
Несколько дней Рисаля спрашивали о лицах, которые давали показания, а также о руководителях Катипунана. Из первых он не знает большинство, из вторых — вообще никого, в том числе и руководителя Катипунана Андреса Бонифасио («Ответствовал: Что не знает этого имени, что впервые слышит его, что не знает его по виду, но что Бонифасио мог быть на встрече в доме Онхунгко, где ему представили многих лиц, чьи имена он не упомнит»).
Затем «его честь» полковник Оливе переходит от вопросов о лицах к вопросам о деяниях. Оливе зачитывает ему резюме его высказываний на этой встрече, составленное одним из осведомителей (оно заканчивается словами: «Филиппинцы, добившись процветания и единства, обретут не только личную свободу, но и национальную независимость»), и спрашивает, верно ли оно. Рисаль отвечает, что за давностью не помнит текстуально свое выступление, но что мысли, изложенные в резюме, он высказывал неоднократно, хотя и не уверен, что излагал их на встрече.
Оливе требует объяснить, почему портрет Рисаля неизменно украшает все собрания Катипунана. «Ответствовал, что поскольку он сделал обычную фотографию в Мадриде, они могли достать копию портрета, что же до использования его имени как боевого клича, то он не имеет понятия, почему они так делают, что сам он не давал им никакого повода и что они злоупотребляют его именем».
Эти бесконечные «будучи спрошенным» и «ответствовал» оставляют впечатление, будто следствие идет мерно и даже монотонно. Но в ответах Рисаля, особенно в части, касающейся не лиц, а деяний, чувствуется напряженная работа мысли. Он понимает, куда клонит следователь, и в ответах иногда говорит больше, чем требует вопрос. Эта «избыточная» информация обычно показывает всю нелепость вопроса. Лихорадочное биение мысли явно ощущается за суконным языком протокола. Рисаль мужественно защищается на следствии, будет защищаться и на суде. Но надо сказать, что это не мужество борца за «филиппинское дело», а мужество невинной жертвы: он доказывает свою невиновность, а не правоту филиппинцев.
Следователя же интересуют как раз действия филиппинцев, а не отношение к ним подследственного. Они воюют, и их знамя — Рисаль, их боевой клич — Рисаль. О какой личной невиновности может идти речь? А впрочем, сеньор Рисаль имеет право на защиту. Обвиняемый — всего лишь туземец, ему положен защитник в чине не старше лейтенанта. Вот список, извольте выбрать сами. Рисаль бегло просматривает 106 фамилий. Вот что-то знакомое — Тавиель де Андраде. Ведь это он был приставлен к Рисалю в Каламбе в 1887 году? Нет, это его брат, не Хосе, а Луис Тавиель де Андраде, артиллерийский офицер. Ну, пусть будет он — брат его достойный человек, значит, он из хорошей семьи. Выбор сделан.
После шести дней допросов Оливе посылает все протоколы генерал-лейтенанту Бланко. Тот поручает капитану Рафаэлю Домингесу сделать «беспристрастное заключение». Бравый капитан не утруждает себя тщательным изучением документов: он и так знает, кто такой Рисаль и что он значит для повстанцев. Его боевые товарищи сражаются с последователями этого флибустьера и, стыдно сказать, нередко терпят поражение. Капитан тут же налагает резолюцию: «Из представленного следует, что подследственный, Хосе Рисаль и Меркадо, есть главный организатор и живая душа (опять этот неопределенный термин!) восстания на Филиппинах, основатель обществ и газет, автор книг, цель которых — бунты и мятежи в городах, главный руководитель флибустьерства в этой стране». Не очень грамотно, но зато недвусмысленно.
Теперь документы поступают к военному прокурору Николасу де ла Пенья. Пенья делает вывод: дело готово к слушанию, и просит воздержаться от представления дальнейших доказательств: их более чем достаточно.
В ходе процесса наступает пауза. Рисаль связывается со своим защитником. Лейтенант-артиллерист попадает в довольно сложное положение. С одной стороны, он, как и все испанцы, готов на все, чтобы сокрушить повстанцев, сломить их дух. С другой, как человек добросовестный, он все же внимательно прочитывает дело и обнаруживает, что никаких доказательств вины Рисаля, в сущности, нет: письма третьих лиц чуть ли не десятилетней давности, высказывания самого Рисаля, которые тот излагал и в открытой печати, показания лиц, которые явно пристрастны к его подзащитному, ибо сами обвиняются в причастности к тому же восстанию и, строго говоря, должны быть отведены как свидетели. В общем все это крайне неубедительно. Именно на этом Андраде, с согласия Рисаля, и решает построить защиту: доказательства сомнительны, хотя, конечно, само восстание — большая «гнусность» со стороны туземцев. Хорошо бы было, если бы его подзащитный тоже отмежевался от бунта.
Это можно, Рисаль с самого начала вооруженной борьбы филиппинцев против испанцев решил, что это восстание — не его дело. 10 декабря он обращается к Николасу де ла Пенья с прошением: нельзя ли ему каким-либо приемлемым для властей способом показать, что он «осуждает подобные преступные методы и никогда не позволял использовать свое имя»? Пенья не возражает — пусть Рисаль напишет обращение к повстанцам.
На другой день, 11 декабря, Оливе вызывает подследственного и в присутствии защитника и писаря объявляет ему, что следствие закончено, дело передается в суд. На следующий день, 12 декабря, Рисаль пишет своему защитнику подробный меморандум, озаглавленный «Данные для моей защиты».
Особенно резко он возражает против обвинений в антииспанской деятельности. Он считает себя принадлежащим к испанской культуре: «С детства я впитал в себя великие примеры из испанской истории… позднее, в Испании, моими профессорами были великие мыслители, великие патриоты».
В полном соответствии со своими убеждениями он отказывается признать себя виновником «мятежа»: не он, а испанцы, которых «Юпитер лишил разума», повинны в восстании, бушующем вокруг Манилы, — на него ежедневно ссылаются и обвинители и обвиняемый. Рисаль же всегда, даже в самых радикальных своих высказываниях, оговаривал желательность мирного разрешения филиппинского вопроса.
Заканчивает Рисаль словами: «Я прошу моего защитника иметь благородство поверить: я не стремлюсь обмануть его… а также прошу его навещать меня всякий раз, когда он бывает в форте или когда не считает визит слишком обременительным и имеет свободную минуту — мне многое нужно сказать ему».
И артиллерист Луис Тавиель де Андраде, надо отдать ему справедливость, заходит к Рисалю, ведет с ним длинные беседы. А дело идет своим чередом. 13 декабря оно оказывается на столе генерал-губернатора. Но за столом уже не генерал-лейтенант Рамен Бланко, а генерал-лейтенант Камило де Полавьеха, который как раз в этот день приступает к исполнению своих обязанностей, и дело Рисаля — это его первая филиппинская проблема.
35
Лосано 2 сентября 1896 года дал показания против Рисаля, заявив, что «Рисаль — глава Катипунана», что его цель — «перерезать всех испанцев», что Рисаль «после смерти всех испанцев хотел установить свой штаб в столице». Вряд ли Рисаль знал его.
36
Переплетчик Агедо дель Росарио дал следующие показания: «Рисаль — почетный председатель Катипунана. Его портрет висит в зале Высшего Совета. Пио Валенсуэла сообщил Рисалю, что народ требует вооруженного восстания…» «Подследственный, гласит приписка на полях показаний (то есть Агедо), был назначен министром внутренних дел будущей республики».