О роза, распустись, чтоб сделались видны
Все лепестки. Слова открыто течь должны.
Когда ты обрести желаешь исцеленье,
От лекаря скрывать недуг свой — преступленье».
В кудрях чуть видимый, потупился кумир.
Милей смущения еще не видел мир.
То за полу беря, то в грудь вонзая жало,
Любовь ее слова на привязи держала.
Но, на него взглянув, она решила вдруг
С сосуда крышку снять: пред ней надежный друг.
Шапура не страшась, к нему подсела ближе.
Со рта сняла печать и жемчуг речи нижет:
«Чтобы господь всегда доволен был тобой,
Ты сжалься над моей печальною судьбой.
Мою сжигают кровь черты изображенья,
Целую вновь и вновь черты изображенья.
Рок спутал дни мои, спокойствие круша,
Как кудри, скручена, запутана душа.
Мне помоги в любви, о друг мой, хоть немного.
И от меня, дай срок, придет тебе помога.
Все скрытое в душе я в твой вложила слух.
И ты мне все открой, мой дух не будет глух».
И чародей Шапур уж не считает лживость
Оружьем, что верней и лучше, чем правдивость.
И, как запястья, он припал к ее рукам.
И, как запястья, он упал к ее ногам.
И восклицает он: «О светоча сиянье!
О всех увенчанных надежда и мечтанье!
Мрачнее сумрака тебе хотящий зла!
Как месяц молодой, твоя душа светла!
Покорно чту того, кто служит мне защитой,
Тебе открою все, с твоим желаньем слитый.
Рисунок этот мой, и мною создан он.
На нем Хосров Парвиз был мной изображен.
Обличья уловил я каждую примету,
Но лишь рисунок тут, души в нем все же нету.
Я знаю живопись, ей обучился я,
Но душу принести не смог в твои края.
В подобье влюблена! Оно — лишь тень! Взгляни-ка
На прелесть тонкую его живого лика!
Увидишь целый мир, что создан из лучей,
Свет, озаривший мир, но все еще — ничей.
Могуч и ловок он, искусен в каждом деле.
Во гневе — лютый лев, в любви — нежней газели.
Он роза, что зимы не ведала невзгод.
Он юность, в нем весна сияет круглый год.
Вкруг розовых ланит еще не видно тени,
И с лилией он схож, с нежнейшим из растений.
Дохнет — и сто дверей пред ним раскроет рай.
Луну повергнет ниц ланит расцветший май.
Он сядет на коня — и он Рустема краше,
Он Кей-Кобад, когда в его деснице — чаша.
Когда дары сберег для любящих сердец, —
Каруновых богатств разломится венец.
Реченьем извлечет жемчужины из лала,
Его рука сердца из барсов извлекала.
Когда же тронет он в порыве стремена, —
Ему погоня бурь уж будет не страшна.
Спроси — откуда он? Он от Джемшида родом.
Спроси про сан его — он царь земле и водам.
На небе стяг его, нет, не в земной пыли!
И для его коня узки пути земли.
Однажды он во сне твои увидел очи,
И потерял он сон с блаженной этой ночи.
Не поднимает чаш, ни с кем не пьет вина.
Забыл дневной покой, и нет ночного сна.
Друзей покинул он; лишь ты в померкшем взоре,
Пусть никого не жжет такое злое горе!
Я от него пришел, я лишь его гонец.
Я все тебе открыл — моим словам конец».
Так он жемчужину сверлил многообразно.
Немало ловких слов пред ней рассыпал разных.
И, сладкоречнем смущенная, Ширин
Вкушала речь его, как сладость лучших вин.
Изнемогла она, сто раз была готова
Упасть, — и превозмочь себя умела снова.
Помедлила, потом промолвила:
«Мудрец, Как нашей горести положишь ты конец?
«Ты солнца яркого внимаешь укоризне:
Ты ярче, — рек Шапур, — знай только счастье в жизни!
Ты помыслов своих Бану не дай постичь,
А завтра ты скажи: «Стрелять желаю дичь».
Ты на Шебдиза сядь, и, будто без заботы,
Ты на охоту мчись, а там беги с охоты.
Твой не задержат бег ни воины, ни знать:
Их резвым скакунам Шебдиза не догнать.
Пространство пролетай, как быстрое светило,
И мчаться за тобой дана мне будет сила».
С Хосрова именем он перстень ей дает:
«Возьми и совершай поспешный свой поход.
Коль юного царя увидишь ты дорогой,
Яви свою луну, не будь напрасно строгой.