Блеснул слезой росы, но тотчас же поник.
Утративши блага, что ценит наше племя,
Вздохни и вымолви: «С меня свалилось бремя».
Пусть ценится людьми все, что имеешь ты,
Пускай твой скарб возьмут, но уцелеешь ты!
Влекомый к радости, ты с лютней схож. Невольно
Вскричишь: когда колки подкручивают — больно.
Как сладко не иметь заботы никакой!
Из всех мирских услад всех сладостней покой.
Дремли, коль у тебя вода с краюхой хлеба.
Беспечность — вот страна под ясным светом неба.
Ты голову держи поднятою всегда.
О ней заботиться — тяжелая беда!
Пусть в крепких узах ты, пусть ты в кругу ограды,
Ведь крепко берегут сокровища и клады.
Ты не считай, что ты низвергнут с высоты.
Два мира — два твоих везира. Ты есть ты.
Ты — сердце мира, царь! Для плеч твоих — порфира.
И снова ты в игре свой вырвешь мяч у мира.
Ты избран меж людьми! Творец, тебя любя,
Весь мир сверкающий раскинул для тебя.
Будь радостен! Забудь тоску земного дола!
Что этот плен венца! Что этот плен престола!
Для царства сделай ты, печали отстраня,
Престолом — целый мир, венцом — светило дня».
И царь внимал Ширин. И каждое реченье
Одушевляло дней поспешное теченье.
И чтобы скорбь царя утишить, превозмочь,
Не раз Ширин с царем всю коротала ночь.
Шируйе убивает Хосрова
Полуночь, скрыв луну, как будто гуль двурогий,
Сбивает небеса с назначенной дороги.
Бессильны времена, хоть мощь у них и есть.
И слепы небеса, хоть звездных глаз не счесть.
Ширин стопы царя в цепях червонных, пени
Сдержав, взяла к себе на белые колени.
И сладостный кумир с цепями черных кос
На золотую цепь ронял алмазы слез.
Прекрасная стопы, натертые до крови,
Ласкала и, склонясь, к ним прижимала брови.
Журчала речь ее, как струй чуть слышных звон:
Под звуки нежных слов нисходит сладкий сон.
И в слух царя лила, лила она усладу.
Слова царя в ответ к ее склонялись ладу.
Когда уснул Хосров, когда умолкнул он,
Передался Ширин его спокойный сон.
Спит нежная чета, а звездные узоры
Свои бесстыдные на них бросают взоры.
Хотела крикнуть ночь: «Злодейство у ворот!»,
Но мгла гвоздями звезд ее забила рот.
И бес сквозь роузан, взор устремивши книзу,
Уже пускается к Сладчайшей и к Парвизу.
Он беспощадностью похож на мясника.
Рот — пламень, а усы — два черные клинка.
Как вор укрытый клад, глядя сурово, ищет —
Так ложе царское, так он Хосрова ищет.
Нашел… и пересек он тяжестью меча
Хосрова печень… Так! Погашена свеча!
И крови под мечом взметнулся ток летучий,
Как пурпур молнии бросается из тучи.
И, разлучив чету, сей бес, удачей пьян,
Как сумрачный орел, взметнулся в роузан.
И царь, в блаженном сне погубленный навеки,
Все ж приоткрыл уста и чуть приподнял веки.
Весь кровью он залит… Глядит он, чуть дыша…
Смертельной жаждою горит его душа.
Подумал царь: «Ширин — жемчужину жемчужин
Я пробужу, скажу: глоток воды мне нужен».
Но тут же вспомнил тот, чей взор покрыла мгла.
Что множество ночей царица не спала.
«Когда она поймет, к какой пришел я грани, —
Ей будет не до сна среди ее стенаний.
Нет, пусть молчат уста, пусть дышит тишина,
Пусть тихо я умру, пусть тихо спит она».
Так умер царь Хосров, ничем не потревожа
Ширин, уснувшую у горестного ложа.
Пробуждение Ширин
Кровавый ток лился, все расширялся он…
Нарциссы глаз Ширин свой позабыли сон.
Порой, в былых ночах, о горестях не зная,
Она бросала сон при сладких звуках ная.
А ныне — не гляди, иль сердце заболит! —
Кровь жаркая царя проснуться ей велит.
Как птица, вскинулась от хлынувшего света.
Ее ужасный сон ей предвещал все это.
И сорвана Ширин с Хосрова пелена, —
И видит кровь она, и вскрикнула она.
Увидела не сад, не светлое созданье:
Встречает взор ее разрушенное зданье.
Престол, что без венца, ее увидел взор,
Светильник брошенный: все масло выкрал вор.