Как сердце взял, как завладел он им?
Сказали мне: Хосров весь облечен в рубины,
На всаднике ж рубин не виден ни единый».
Не знала, что порой одет не пышно шах:
Ему грабители в пути внушают страх.
Но сердце молвило, путь преградив с угрозой:
«Стой! Этот сахар ты смешай с душистой розой.
Рисунок зрела ты, а здесь — его душа.
Здесь — явь, там — весть была. Вернись к нему, спеша».
Вновь шепчет ум: «Бежать! Мой дух не будет слабым.
Не должно смертному молиться двум михрабам.
Вино в единый круг нельзя нам дважды пить.
Служа двум господам, нельзя достойным быть.
А если самого я встретила Хосрова, —
Здесь быть мне с ним нельзя. С ним встретимся мы снова.
Пусть под покровами меня увидит шах:
Кто тканью не покрыт, того покроет прах.
Ведь все еще пока укрыто за завесой,
И мне одна пока защита — за завесой».
И взвихрила орла, и вот уж — далека,
И гром копыт смутил и Рыбу и Быка.
И ветр, гонясь за ней, узнал бы пораженье.
Она была быстрей, чем времени движенье.
Победа в быстроте. Прекрасная пери
От дива унеслась. Смотри! Скорей смотри!
Мгновенье, — и Хосров взглянул назад, — и что же!
Не встретил никого. Нет, мой рассказ не ложен!
И начал он, дивясь, коня гонять окрест,
Но сердце взявшая ушла из этих мест.
Вот у источника он спешился; пытливый,
Склонясь искал следов жемчужины красивой.
Дивился дух его: как быстрая стрела,
Куда направиться красавица могла?
То зорко он взирал на древние деревья…
Хосров! Иль птицами взята она в кочевья?
То очи омывал он водами ручья,-
В ручье ль его Луна? О, где она, о чья?
Он пальцев мостики обвил своей слезою,
Он мост двух рук своих ломал над головою.
Поток прелестного! Ширин! Ее одну
Он видел. Он упал, как рыба, в глубину.
Он горестно стенал. Поняв его стенанье,
Заплакал небосвод, пославший испытанье.
Шебдиза он искал и светлую Луну.
«Где ворон с соколом?» — будил он тишину.
Носился он кругом, как на охоте сокол.
Где ворон? Вместе с ним ушел в полете сокол.
Злой ворон быстротой какое создал зло!
Весь мир так черен стал, как ворона крыло.
День — ворон сумрачный, не сокол он красивый.
Он что колючий лес, — не мускусные ивы.
Царевич ивой стал. Душа его мрачна.
И слезы падают, как ивы семена.
Где Солнце? Скорбен вид согнувшегося стана.
Стан — ива. Вот и стал он клюшкой для човгана.
Из сердца пылкого пошел палящий стон:
«Да буду, как щепа, я пламенем спален!
Лишь миг я зрел весну! Горька моя утрата!
Не освежил я уст прохладою Евфрата!
Жемчужину найдя, не смог ее схватить!
Что ж! Камень я схвачу, чтоб камнем сердце бить!
Я розу повстречал, да не сорвал с зарею, —
И ветер взял ее, и мгла сказала: «Скрою».
Я снежный зрел нарцисс над гладью синих вод, —
И воды замерли, и стали словно лед.
Бывает золото в воде под льдистой мутью.
Что ж сделалась она вмиг ускользнувшей ртутью!
Хума счастливую мне даровала тень,