К внутренней цензуре (самоцензура) относилось собственное отношение солдат к тому или иному событию на фронте и возможности об этом рассказать. Немецкие историки, посвятившие данному вопросу несколько исследований, выделяют следующие условия, которые влияли на солдата: принадлежность к той или иной языковой или диалектной группе, собственные представления о мире, религиозное сознание, идеологические стереотипы, тормозившие осознание полученного опыта, сортировавшие его, принадлежность к политическим институтам (государству, союзам, партиям, церкви и т. д.), к определенному поколению, социальному слою{24}.
Практически в каждом третьем письме из проанализированной нами почты немецких солдат и офицеров сообщается о противнике или гражданском населении. Обозначаются они как «русский»/«русские». Гораздо реже — «Иван», «враг», «злой враг», еще реже встречаются пропагандистские стереотипы: «большевики», «красные», «советские». Очень редко: «собаки», «негодяи», «косоглазые».
Война воспринималась и отображалась по-разному: одно видение было у солдата — стрелка танка на Восточном фронте и совершенно иное у связиста или повара в интендантской роте. На войне не только сражаются, но и меняют место дислокации, беседуют по вечерам, охраняют тыловые коммуникации, бездельничают, пьют хорошее французское вино (офицеры). Как раз об этих буднях идет повествование, причем на первом этапе это, как правило, позитивные, с юмором описания фронтового быта. Об опасности, тяготах, отваге нет упоминаний, они воспринимаются как необходимая работа, долг, который нужно быстро выполнить и вернуться к домашним заботам.
Цитата из письма: «Теперь наступила передышка — что бывает весьма редко, я решил написать, несмотря на то что сижу в щели, а недалеко от меня сидит русский, которого я уже изучил в совершенстве (выделено мною. — Н. В.). Теперь он успокоился… Пишу после перерыва, так как я увлекся письмом и неосторожно высунулся, а русский воспользовался этим и открыл огонь. Теперь опять спокойно»{25}.
В ходе наступления вермахта летом 1942 г. преобладали описания природы, встреч с жителями русских деревень, подчеркивалась нищета, бедность территорий, через которые двигались хорошо экипированные немецкие моторизованные части. Все мечтают об отпуске (и получают отпуска), делают фотографии и на отдыхе оформляют альбомы: «Ты получила 84 мои фотографии?». Строят планы: «Рождество 1942-го мы отпразднуем в Сталинграде» (письмо от 20 ноября 1942 г.){26}.
Настроения в представленных в настоящем издании письмах имеют четко выраженные временные рамки. Если до ноября 1942 г. послания немецких солдат из Сталинграда мало отличались от писем с других участков фронта, то с началом советского контрнаступления содержание корреспонденции существенно меняется — от бравурных или успокаивающих до трезвых и критических. В письмах появляется более разумная оценка положения: «Война — это не только наши победы, у нее есть много других сторон. Здесь разыгрываются настоящие трагедии, а мы, их виновники, ни о чем не думаем и делаем то, что приказано… Русские — хорошие солдаты, хотя у них ничего нет, только пехота и танки», — пишет 28 июля 1942 г. с Восточного фронта солдат Генрих Линднер{27}.
Очень часто встречается характеристика русских как неожиданно сильного противника: «Со вшами, как с русскими, — одну убьешь — десять новых появляется»{28}; «Собаки, они сражаются, как львы»{29}. Когда положение на фронте становится все серьезнее, появляется трезвая оценка противника: как воюют советские солдаты, каковы их техника, вооружение, обмундирование. Встречаем выражения «русский — храбрый», «он ожесточенно защищается», «русские танки разъезжают по нашим позициям»; «русские летчики очень дерзкие». Немецкий солдат еще не видит врага в лицо, не сталкивается с ним в рукопашном бою, но то, что противник силен, оценивает и отмечает в своем письме даже водитель машины, подвозящий еду на передовую линию{30}.
Немцы привыкли воевать комфортно и с тыловым обеспечением поначалу не было проблем. Но с октября 1942 г. практически в каждом письме содержится просьба о посылках из дома. Стандартный набор — колбаса, масло, мясо, сигареты и чаще всего — «кухен» (пирог, пирожное). Эта идея для некоторых солдат становится просто навязчивой, она повторяется вновь и вновь в письмах, хотя солдаты еще не голодают.