Во-первых, Эмма была невинна. Во-вторых, она была дочерью священника. В-третьих, она была невинной дочерью священника. И в-четвертых, он чудовище с жуткими шрамами и дурным нравом. Пусть даже фантастически богатое чудовище, которое вынудило ее выйти замуж по расчету, не дав себе труда хоть немного за ней поухаживать.
Должно быть, он сделал ей больно, или напугал, или – что было унизительнее всего – показался ей отвратительным.
В лучшем случае он был слишком настойчив: лез напролом, не считаясь с тем, что для нее это в первый раз.
Эш не пропускал возможности пнуть все камни, что встречались ему по дороге, пока не уперся ногой во что-то мягкое. Он не стал останавливаться и проверять, но теперь ограничивался тем, что тыкал в препятствия тростью.
Ему следовало пересмотреть свой план. В постели действовать медленно, пусть даже ожидание стало бы для него пыткой. Если он будет слишком напорист, слишком скор и она замкнется, тогда все будет напрасно. Он не оставит законного наследника, и отцовское наследство пропадет после его смерти.
Об этом нельзя даже думать. Он не допустит, чтобы это случилось.
«Пожалуйста…»
Слово эхом отдавалось в его мозгу. По спине прошла дрожь нового возбуждения. Он мысленно встряхнулся.
«Она вздыхала вовсе не от наслаждения, болван!»
Это всего лишь его отчаяние, одиночество да измученное воздержанием воображение. Вот что заставляло его цепляться за призрак любви.
Он шагал мимо закрытых на ночь рядов Овечьего рынка, тростью отшвыривая со своего пути отбросы.
Трость угодила в кучу тряпья – куча тряпья зашевелилась, потом поднялась, превратившись в фигурку юной девушки. Без сомнения, семейство оставило ее на ночь возле лавки, чтобы приглядывала за товаром.
– Что надо?.. – Девушка подтянулась, принимая сидячее положение, протерла глаза и уставилась на него. Заморгала, силясь рассмотреть.
И вдруг завизжала так пронзительно, что вполне могла бы пробудить покойника.
– Не бойся, – сказал Эш. – Я не хотел…
Она замолчала, набирая в грудь побольше воздуха, и издала новый вопль, от которого заложило уши. Неподалеку зарычали и залаяли собаки.
– Успокойся, дитя. Я не собираюсь…
– Уходи! – Она лягнула его в ногу. – Уходи! Не трогай меня!
– Ухожу. – Он выудил из кармана несколько монет, положил их на дощатый прилавок и поспешно удалился. Стук его сердца был как удары колокола.
«Видишь? – корил он себя, убравшись подальше из злосчастного переулка. – При моем появлении дети начинают кричать от страха. Собаки воют, будто я черт. Теперь ни одна женщина не станет добиваться моей любви… даже в темноте. Ни в парке при свете дня, если уж на то пошло, ни на море, ни на суше. Она тебя не хочет, Эшбери. Господи, какой же ты безнадежный идиот».
Где-то неподалеку зазвенело разбитое стекло. Он замер на месте, прислушиваясь. В том же направлении послышался грохот, потом грубый крик.
Эш нахмурился и быстрым шагом пустился в сторону источника шума. Трость держал наготове.
Из-за чего бы ни вышла потасовка, ему все едино. Зато, возможно, он найдет желанное развлечение.
Глава 8
На следующее утро Эмма заставила себя выйти в утренний салон. Похоже, именно этого от нее и ждали. Когда она вошла в залитую солнцем комнату, ее взгляду представились роскошная обивка с кистями и тесьмой, вазы с цветами… Но она направилась к самому скромному предмету обстановки салона – секретеру.
Отлично. Ей нужно написать письма.
Эмма присела к письменному столу, достала лист бумаги, сняла крышечку с чернильницы и обмакнула в чернила перо.
Ее первой заботой было послать записку, чтобы обнадежить мисс Палмер, однако Эмма не совсем понимала, как это сделать. Письмо, доставленное из Эшбери-Хауса, вызовет всеобщее недоумение, ведь о существовании герцогини Эшбери пока никому не известно.
И в дом к Палмерам приехать было бы неразумно. В глазах хозяев и прислуги Эмма была портнихой. Когда распространится новость о женитьбе герцога Эшбери, тогда, может быть… Но не сейчас.
Фанни? Да. Она напишет письмо и вверит его заботам Фанни. Пусть передаст его мисс Палмер, когда та снова появится в мастерской.
Когда с этим делом было покончено, Эмма взялась за другое послание.
Это письмо запоздало на шесть лет.
«Дорогой отец. Мы давно не говорили друг с другом…»
Так ли уж давно? Напротив, совсем недавно, судя по тому, как трудно дается ей это письмо.
«Дорогой отец. Надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здравии…»
Эмма уставилась на строчку. Она столько раз желала ему покрыться язвами, что теперь не была уверена, уместно ли писать о здоровье. Очевидно, и вежливое приветствие не отвечало ее настроению. Она скомкала лист бумаги и начала заново.