Каттнер Генри
'Хотя держит нос налево'
Генри Каттнер
"Хотя держит нос налево"
Чтобы сделать эту историю правдоподобнее, следовало бы написать ее по-немецки. Но германоязычный мир и так испытывает немалые трудности из-за того, "что держит нос налево".
Разумеется, это метафора. Так безопаснее. Вполне вероятно, что Резерфорд, деливший свои интересы поровну между семантикой и Бэйсин-стрит, сумел бы -- не дай бог! -- создать английский вариант того, о чем идет речь. Считалка, о которой рассказывает эта история, из-за reductio ad absurdum[1] ритма и смысла теряет в переводе всякое значение. Это то же самое, что перевести на немецкий "Бармаглота".
В считалке, которую Резерфорд написал по-немецки, нет ни слова о леваках, но, поскольку оригинал по вполне понятной причине не приводится, я заменю его возможно более точным английским эквивалентом. Английской версии недостает того безжалостного совершенства, ради которого Резерфорд работал месяцами, но в общих чертах вам станет ясно, в чем дело.
Начнем, пожалуй, с того вечера, когда Резерфорд швырнул в сына ботинком. У него была причина. Резерфорд заведовал кафедрой семантики в университете и как раз пытался одновременно проверять письменные работы и бороться с похмельем. Физическая слабость закрыла ему дорогу в армию, о чем он сейчас немало жалея, спрашивая сам себя, не стоит ли принять еще пару таблеток тиамина и при этом испытывая особо сильный приступ ненависти к студентам. Их работы никуда не годились, а от большинства за километр воняло. Резерфорд был известен почти набожной любовью к слову и не выносил, когда кто-то этим словом помыкал. Как говаривал Шалтай-Болтай: "Кому быть хозяином".
Студенты редко бывали хозяевами языка, однако работа Джерри О'Брайена была хороша, и Резерфорд внимательно прочел ее с карандашом в руке. Ему не мешало радио из гостиной, дверь туда была закрыта. Но вдруг радио умолкло.
-- Эй! -- тринадцатилетний сын Резерфорда просунул в дверь взъерошенную голову. На кончике носа у него виднелся чернильный потек. -- Эй, папа! Я все сделал. Можно мне погулять?
-- Слишком поздно, -- заявил Резерфорд, взглянув на часы. -- Очень жаль, но завтра у тебя уроки с самого утра.
-- Nom d'une plume[2], -- буркнул Билл. Совсем недавно он начал открывать для себя французский язык.
-- Брысь отсюда! У меня срочная работа. Иди, послушай радио.
-- Там сегодня такая чушь! Ну ладно... -- Билл исчез, оставив дверь приоткрытой. Из соседней комнаты до Резерфорда донесся его приглушенный голос, и он вернулся к работе.
Внезапно он понял, что Билл снова и снова повторяет монотонный ритмичный набор слов. Автоматически он начал прислушиваться, желая уловить значение, и это ему удалось, хотя сами слова оказались бессмысленными -типичная детская считалка:
-- Эн-ду-лайк-файк...
Резерфорд понял, что слышит это уже довольно долго, этот глупый стишок, заканчивающийся сакраментальным "и-мо-ле-бакс!" Такие глупости иногда цепко привязываются к человеку.
-- Эн-ду, -- монотонно напевал Билл. Резерфорд встал и закрыл дверь. Это помогло, но немного. Ритмичный напев доносился до него ровно настолько громко, чтобы заставить мозг работать в том же ритме. Эн-ду-лайк-файк... а, чтоб тебя!
Вскоре Резерфорд поймал себя на том, что шевелит губами и, гневно бормоча, двигает бумаги по столу взад-вперед. Он просто устал, вот и все, а проверка письменных работ требует сосредоточенности. Услышав звонок в дверь, он немало обрадовался.
Пришел Джерри О'Брайен, образцовый студент. Джерри был высоким худым брюнетом, влюбленным в ту же тонированную музыку языка, которая так влекла Резерфорда. Вошел он, улыбаясь от уха до уха.
-- Здравствуйте, господин профессор, -- приветствовал он Резерфорда. -Меня приняли. Вчера я получил документы.
-- Превосходно. Садись и рассказывай.
Рассказ был недолог, но все же какое-то время отнял. Билл крутился рядом, подслушивая одним ухом. Наконец Резерфорд бросил на него убийственный взгляд.
-- Брось ты свое "эн-ду", хорошо?
-- Что? Извини, я даже не знал...
-- Он делает это целыми днями, -- пожаловался Резерфорд гостю. -- Я уже во сне это слышу!
-- Семантика такие явления не должны беспокоить.
-- Эти проклятые семестральные работы! А если бы я занимался важной и точной работой, по-настоящему важной? Такая цепочка слов ввинчивается человеку в мозг, и нет силы, способной избавить от нее.
-- Особенно в состоянии напряжения или усиленной сосредоточенности. Рассеивает внимание, правда?
-- А у меня нисколько, -- вставил Билл.
Резерфорд нетерпеливо кашлянул.
-- Подожди, пока вырастешь и должен будешь на чем-то сосредоточиться. Точность -- вот главное. Посмотри, что с ее помощью достигли нацисты.
-- А что такое?
-- Интеграция мысли, -- возбужденно говорил Резерфорд. -- Тренировка абсолютной сосредоточенности. Немцы создавали свою государственную машину годами -- сверхбдительность они превратили в настоящий фетиш. Вспомни стимулирующие средства, которые они дают пилотам перед вылетом. Они беспощадно отсекли все факторы, которые могли бы угрожать uber alles[3].
Джерри О'Брайен раскурил трубку.
-- Трудно отвлечь внимание немца. Немецкая ментальность довольно забавна. Они и вправду считают себя сверхлюдьми, верят, что у них нет никаких слабостей. Думаю, с психологической точки зрения было бы интересно убедить их в том, что у каждого из них может быть слабина.
-- Конечно, только как это сделать? С помощью семантики?
-- Пока не знаю. Разве что с помощью заградительного огня. Но бомба -это вообще не аргумент. Разорвать человека на куски не значит убедить его приятелей, что он был слабаком. Нет... Нужно заставить Ахилла самого поверить в свою пяту.
-- Эн-ду-лайк-файк, -- буркнул Билл.
-- Что-то в этом роде, -- сказал О'Брайен. -- Сделать так, чтобы у человека в голове неотвязно звучала какая-нибудь глупая песенка. Тогда ему будет нелегко сосредоточиться. У меня такое бывает, когда я ловлюсь на "баба сеяла горох".
-- Помнишь пляски средневековых фанатиков? -- спросил вдруг Резерфорд.
-- Вы имеете в виду разновидность массовой истерии? Люди становились в ряд и тряслись, пока не падали.