— Мы с тобой по-прежнему на одной долбаной стороне.
— Мы будем деловыми партнерами… а хочешь знать, сколько раз подобная херня разрушала все между людьми, Хоук? Видишь, я уже сейчас против.
— На это есть основания.
— Черт, да, на это есть просто охуенные основания! — крикнул Борден, теряя свою холодность. Хоук никогда его таким не видел. — Ты что, нихрена не понял, что кроме тебя, Эммы и моей семьи у меня больше ничего нет! Я не хочу, чтобы что-то стояло между нами.
Хоук подошел к стулу и, рухнув на него, раздраженно потер лицо.
— Господи, Борден, ты думаешь, я когда-нибудь захочу пойти вразрез с тобой? Подобного не случится никогда.
— Тогда дай мне свое гребаное слово!
Хоук посмотрел на него уверенным твердым взглядом и сказал:
— Я даю тебе свое слово.
Но напряжение Бордена меньше не стало. Он буквально дымился, лицо было перекошено гневом.
— Ты сказал это необдуманно. Ты ослеплен своими чувствами…
— Я не отдам ее.
— Ты готов ввязаться в войну? Увидеть, как один за другим будут умирать твои люди? Мы тоже потеряли некоторых, но насколько тяжело было после этого жить дальше? Ты же не хочешь, чтобы смерть людей, которые что-то значат для тебя, оказалась на твоей совести?
— На моих глазах никто не умрет.
— Нет, пока ты, блядь, не прочитаешь то, что я тебе покажу.
Хоук замялся, взглянув на лежащую на столе папку, а потом на Бордена.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что нельзя отбиться от угроз, если ты даже не знаешь, кто за ними стоит. И, Хоук, одну из них ты уже просмотрел.
Хоук замер, почувствовав волну тревоги, прокатившуюся по его телу, когда снова покосился на папку. Ужасные мысли закружились в его голове: обо всех его подозрениях, обо всем том, что он слышал. Неужели слухи окажутся правдой? Неужели за всем этим стоит Гектор? Это был его вечный кошмар, а ответ на него лежал на расстоянии метра.
— Насколько все плохо? — спросил Хоук напряженно.
Борден нахмурился, на лице его мелькнуло выражение обеспокоенности, и ответил:
— Пиздец как плохо.
Несколько минут Хоук наблюдал, как Тайлер разговаривает с Джессом. Ему удалось рассмешить ее, и это было добрым знаком. Парни действительно относились к Тайлер, как к члену семьи. Это было сильно заметно — они испытывали к ней любовь и уважение. Но мудак Джесс снова был без рубашки. Вероятно, пытаясь заставить ее пускать слюни или что-то в этом роде. Только Тайлер едва обращала внимание на его тело, в отличие от Холли, которая разносила пиво парням, сидящим на улице. Когда она подошла к Гектору и протянула ему бутылку, тот категорично покачал головой, и Холли, казалось, была этим очень довольна.
Гектор оглянулся и заметил смотревшего на него из окна Хоука. Он вопросительно прищурил глаза, но Хоук отвернулся, пока не готовый к разговору о том, что узнал в этой комнате.
Он думал, что окончательно свихнется после прочтения содержимого папки, но… странно, его наоборот охватило спокойствие. Он чувствовал какое-то оцепенение и полагал, что это лучше, чем ярость.
Возможно, будь он рядом с клубом, то давным-давно обо все догадался бы.
Возможно… он смог бы предотвратить очень много страданий.
Монстр внутри него извивался, настойчиво требуя действовать немедленно, не выжидая, но… Хоуку сначала надо переварить все это.
В это время Тайлер подняла глаза и встретилась с его холодным взглядом. Ее улыбка исчезла, и снова появился тот самый взгляд, который она изо всех сил старалась скрыть. К сожалению, Хоук не хотел его видеть. Он не хотел, чтобы это чертово оцепенение проходило. Он нуждался в нем. Это были его доспехи. И единственный способ хладнокровно разработать план атаки.
Поэтому он отвернулся и отошел от окна.
В итоге Хоук оказался один в своей комнате. Он сидел, закрыв лицо ладонями. Свет был выключен, тишина оглушала. «Это другое, — он пытался убедить себя. — Здесь дверь, которая открывается. Свет можно включить и выключить. И не слышны эти… эти крики».
Но этого оказалось недостаточно, и монстр внутри разволновался, как только он оказался в четырех стенах.
В одно мгновение Хоук снова вернулся туда.
В одиночную камеру.
К расписанным кровью стенам.
Над ним флуоресцентная лампа — единственный источник света для него, символ безвременья, потому что он никогда не менялся, никогда не мерцал и никогда не гас.
Крики — черт возьми! — он все еще мог слышать, как они эхом раздаются в его голове.
Это была чертова преисподняя. Та, что вызывала у него желание разорвать ногтями собственное горло и вырвать легкие.