— Быстрее же, быстрее!
Борис споткнулся на последней ступеньке, грохнулся на пол барка, пятная его кровью. Ивица бросился к нему, нагнулся, пытаясь проверить пульс, но не находил его.
— Корабль Красного Креста не дошел до Бара, — произнес Хоуп. — Не то наткнулся на скалы, не то австрийцы потопили. Меня по дороге приняли за него, сообщили, что я должен взять на борт сирот и отвезти их в Нантакет. Мне говорили о семидесяти, видимо, отпустили не всех. А раз так… мне нужен был экипаж. Первый раз останавливался во время войны, даже представить не мог, что она настолько затянется и затянет вас всех в свои жернова.
Борис вдруг резко поднял голову, встряхнулся, поднимаясь на ноги, — живой, невредимый. В чужой одежде с чужой жизнью за плечами. И там, где никак не должен оказаться.
— Мне что, привиделось? — недоуменно спросил он.
— Ты умер и попал сюда, — кивнул Хоуп. — Я должен был отвезти тебя в Нантакет, но теперь ты точно преставишься, если сойдешь с барка. Тебе повезло, что успел подняться на борт до начала тридцать девятого.
— Значит, и газета, и что там Иштван наговорил про астролябию, или как там… все это… — Борис вздрогнул всем телом.
— Я даже не знаю, сколько мне лет по времени судна. Двадцать, вряд ли больше, — снова заговорил Хоуп. — Последний раз я сходил с барка… задолго до Стабба и бостонского чаепития. — Он наконец разжал руку на плече Ивицы. — Думаю, мы не будем ждать. Запасов много, деньги на судне всегда найдутся, так уж оно устроено, а куда плыть, узнаем из газет. Думаю, нам не стоит навещать Европу раньше, чем через лет пятьдесят. Но я надеюсь, что вы будете отличной командой. Ведь я видел ваши жизни. — Он вдруг замолчал, а затем, обернувшись, отдал сигнал к отплытию. Слова потонули в грохоте ботинок, эхом прозвучавшим над блеклыми от жары, пустынными небесами.
К вечеру барк покинул акваторию Орана, а через несколько дней вышел в Атлантический океан…