Но то, что началось так возвышенно-романтично, вскоре превратилось в странный ритуал: кино — очень часто, танцы — всегда танцы, а иногда и обед. Никаких свиданий вчетвером. Прощальный поцелуй перед дверью общежития. И никогда — приглашение провести ночь.
— О, мы иногда делали вид… — Нэнси словно оправдывалась. — Он гладил меня по… Ох, он…
Я сказал, что понимаю. Патрик не казался слишком опытным. Добропорядочный юноша из католической семьи. По мне, так он вовсе не был похож на добропорядочных молодых католиков, которых я встречал в жизни.
Когда они куда-нибудь выходили вдвоем, говорила в основном Нэнси, рассказывая обо всем — о семье, о жизни. А Патрик никогда не рассказывал о своей семье, говорил все больше о школе. Так могло бы продолжаться годами, предположила Нэнси, и она не узнала бы его лучше, чем в день первой встречи на пивной вечеринке.
— Значит, он умел слушать, — высказал я осторожное предположение, — был как губка?
— Нет, — возразила она, — как стенка. Казалось, он вообще не слушает. Не знаю, как вам объяснить. Нельзя сказать, что он не обращал на меня внимания, когда я говорила. У меня было ощущение, что ему интересно.
Нэнси сказала, что ходит на сеансы к психотерапевту в Хофстре, она могла бы позволить себе любого самого дорогого специалиста в трех соседних штатах, но не хотела, чтобы родители узнали и стали контролировать ее расходы. Во всяком случае, отношения Нэнси и Патрика были основной темой во время этих сеансов.
— Мне ведь и правда не нравилось, как развиваются наши отношения, поэтому мы вырабатывали стратегию, как поговорить с ним. Делать это нужно было очень спокойно. Мы даже репетировали. Я решила, что в следующий раз, когда мы куда-нибудь пойдем, я заведу разговор. Но я все еще очень, очень волновалась.
— Могу понять.
— Правда? Послушайте, я хочу, чтобы все было ясно. Меня волновал не секс. Я не девственница. Проблема не в том, чтобы меня трахнули. На женское тело всегда найдется спрос. Даже на такое, как у меня. Хотя мне знаком утренний взгляд.
— Взгляд? — удивился я.
— Парень поворачивается, видит меня и удивляется, сколько должен был выпить накануне вечером, чтобы оказаться в моей койке. — От осознания солидарной мужской вины я не нашелся, что ответить.
— Ну, и что же произошло?
— Я не знаю, — ответила Нэнси с нервным смешком, — я хочу сказать, не знаю, что нашло на Патрика. В тот вечер, придя за мной к общежитию, он спросил, дома ли Мария. Когда я сказала, что она уже смылась, он… ну, он…
— Взял инициативу на себя, — подсказал я.
— Он взял меня и инициативу, прямо на полу в комнате общежития. А почему — из-за того, что почувствовал, что я собираюсь с ним говорить, или это было совпадение, — не могу сказать.
Конечно, небо тогда не упало на землю: Патрик кончил, когда Нэнси только-только стала раскочегариваться, но прогресс был налицо. Вполне достаточный, чтобы отказаться от намерения объясниться. Нэнси не произнесла ни одной заранее отрепетированной с психиатром строчки роли. Увы, секс просто стал частью ритуала, встав в один ряд с кино, танцами и обедами.
Иногда, рассказывала Нэнси, секс становился грубым. Не жестоким, не садистским и не мазохистским, а просто грубым, почти отчаянным. Она никак не могла понять почему, а он не удосуживался объяснить.
— Я никогда не жаловалась. Не чувствовала себя мученицей. Все было так, как если бы он давал мне попробовать разные приемы, когда бывало соответствующее настроение. — Она слегка покраснела. — Это доставляло мне… больше удовлетворения.
Патрик продолжал оставаться для Нэнси загадкой. А секс, вместо того чтобы улучшить положение, все больше подавлял ее. Когда я спросил, что советовал психиатр, Нэнси заколебалась. Она призналась, что начала пропускать сеансы после первого же секса с Патриком, а потом вообще бросила ходить.
— Это называется сопротивление, — объяснила она. — Я не желала смотреть в лицо тому, что интуитивно предчувствовала, вот и избегала этого. Я уже на первом свидании понимала, что у нас с Патриком нет будущего, но не могла отказаться от радостного изумления и надежды. Даже сейчас я…
— Вы перестали посещать психотерапевта. Что было дальше?
Она заплакала.
— Я вела себя как последняя дура. — Слава богу, она не ждала, что я спрошу, как именно. — Я начиталась идиотских женских журналов и попробовала следовать их рецептам, — продолжила Нэнси, успокоившись. — Я спросила Патрика, не хочет ли он пойти со мной в клуб «Калигула». Это…
— Я знаю, что это такое.
Как и «Приют Платона», клуб «Калигула» был одним из недавно открывшихся в Нью-Йорке секс-клубов. Такие заведения существовали всегда, как правило — нелегально, и имели весьма специфическую клиентуру. Что отличает их от проституток на улицах? Они не зазывают клиентов шепотом из темноты, а помещают свои объявления в «Нью-Йорк мэгэзин». Клуб «Калигула» был более «рискованным», чем «Приют Платона». Может быть, за это она его и выбрала, не знаю.
— В ту ночь там были только пары и одинокие девушки. Как только вы входите внутрь, правила для всех одни: нужно раздеться догола либо надеть тогу, все на добровольной основе. И еще…
Нэнси описала мне клубные помещения — горячие ванны, сауны, комнаты-джунгли, комнаты-пляжи, даже подземную тюрьму. Вы можете снять девушку, купить напитки. Там даже был парень, торгующий сигаретами с марихуаной. Запах стоял такой, что, по словам Нэнси, она его никогда не забудет.
— Он был таким сильным. Противным и сладким одновременно. — Ее голос звучал почти мечтательно.
— И вы с Патриком? — спросил я.
— Да, и на него это подействовало сильнее. Потом к нам вышла пара и… — Нэнси начала энергично откашливаться и покраснела как рак. — Не успели мы сказать «нет», как эта девица… она поцеловала меня. Черт… я убежала. Добежала до раздевалки, переоделась и уехала на такси в общежитие. Мне кажется, я целый час после этого чистила зубы и полоскала горло. Боже, какой же я дурой была и каким ребенком! Ну чего я ждала от секс-клуба?
— А может, — сказал я, — поэтому вы туда и пошли? Ну, Патрик?
— Мы не виделись целую неделю. Как говорил Хэмфри Богарт, я делала вид, что больна, а он делал вид, что верит.
Было заметно, что разговор расстроил Нэнси, я сменил тему. Клуб был ее идеей и ее же ошибкой, а не Патрика. Нет, тут что-то еще. Гнев Марии был неподдельным, она не просто отправила меня к Нэнси. Каково бы ни было потрясение, причины его наверняка глубже, чем неудача в притоне.
— Потом у меня была задержка.
— Беременность?
— Вот именно.
— Значит, — произнес я задушевным тоном, — он поступил как подлец, да? Предпочел держаться подальше. Сказал вам, что слишком молод, что ему рано жениться, и обещал найти хорошую безопасную клинику. Конечно, он обещал взять на себя расходы и даже проводить вас туда.
В ответ на мои слова Нэнси зарыдала так горько, что все ее тело сотряслось, и побежала наверх. Я за ней не пошел. После моих неделикатных предположений я был последним, у кого она стала бы искать утешения. Я собрался было за своим плащом, но тут снова появилась Нэнси. В левой руке, оборотной стороной ко мне, она держала рамку. Я не мог разглядеть, кто или что на ней запечатлено.
— Если бы только он так поступил, мистер Прейгер! — сказала она, падая в мягкое кожаное кресло. — Тогда вас сегодня здесь не было бы.
— Не уверен, что понимаю.
— Знаете, что сделал Патрик, когда я сказала, что беременна? Он упал на колени и заплакал. Прижался щекой к тыльной стороне моей ладони Он поцеловал мне руку, поднялся с колен и сказал, что любит меня. Он любит меня! За восемь месяцев, что мы встречались, он ни разу не сказал, что я хотя бы нравлюсь ему. А когда он целовал мою руку, это было первое проявление его настоящей привязанности
С этой минуты их отношения совершенно изменились. Патрик постоянно находился при ней, осыпал ее подарками. Он захотел встретиться с ее семьей и наконец заговорил о своей, хотя и вскользь. Теперь молчаливым партнером стала Нэнси.