— Дурная ты баба, — проворчал вылезший из кладовки домовой. — Чего это ты ей правды не сказала?
— Мало ли ей горя, Аркаша!? — тяжело произнесла Прасковья, периодически кашляя и плюясь во все стороны. — Надеюсь только, чтобы сынок мой успел ко мне вернуться.
Сальто. Мощный удар. Неловкий пируэт, из-за которого Анаис слегка отлетела вперед. Снова удар. Перекат и мощный удар концом палки в дерево. Отскок вбок. Анаис сильно махнула палку левой рукой назад и…
— Ай!
Анаис в приливе адреналина резко обернулась назад. Чернавка потирала лоб, на котором красовалась теперь огромная шишка.
— Ой, Зрящий тебя дери, прости! — несвязно проговорила Анька. — Потри снегом сразу же, чтобы не болело сильно.
— Чуть не убила, Анькаа! — с легкой укоризной произнесла Чернавка, потирая лоб снегом. На земле лежал мешок с дровами, который она от неожиданности уронила, получив палкой по голове.
— Давай я соберу! — Анаис бросилась подбирать рассыпанное. — Попала ты, конечно, под горячую руку. Видела же, что лучше не подходить так близко!
— Да я понимаю, — виновато произнесла Чернавка, смотря сверху вниз, как Анаис собирает дрова. — Я ж шучу. Спасибо, Анькаа!
— Да не за что! — пробурчала та.
— А чего это ты делала? — полюбопытствовала Чернавка, словно забыв о боли.
— Тренировалась.
— Этому тебя Рогги и учил?
— Чего? — недоуменно переспросила Анаис. — То есть… откуда ты…
— Прасковья рассказывала, — улыбнулась Чернавка.
— Ах, ну да, точно.
— А зачем ты тренируешься?
— Просто так, — пожала плечами Анаис.
— Ага, конечно!
— Хочу с дядей на междоусобицы ходить, наверное.
— Это правда? — недоверчиво спросила Чернавка.
Анаис пожала в ответ плечами.
— Понятно, говорить не хочешь, — закономерно подытожила Чернавка.
— Вот, собрала все вроде, — произнесла Анька, сменив тему разговора. — Ты каждый день что ли за дровами прешься в такую рань?
— Ну да, — удивилась Чернавка, округлив свои черные, как смоль, глаза. — А как по-другому?
— Ну я по несколько раз в день хожу за дровами и хворостом. Бывает, ношу по два мешка…
— Да ну! — Чернавка недоверчиво посмотрела на нее и расхохоталась. — Скажешь тоже!
— Ну да! — гордо произнесла Анаис.
— Мужицких рук нам не хватает, Анька. Я же говорила.
— Давай я понесу твой мешок, а ты — мои палки, — предложила та.
— Анькаа, — снисходительно произнесла Чернавка. — Зачем я буду отдавать такую тяжесть маленькой хрупкой девчонке?
— Не спорь со мной! Все равно отберу.
— Ну как хочешь, — осторожно ответила Чернавка. — Но если вдруг станет совсем тяжко…
Так и побрели две девушки до деревни: одна с мешком, полным дров, закинутым за спину, другая — с двумя палками. Анаис, вопреки ожиданиям спутницы, стойко и спокойно несла мешок, будто бы для нее это была какая-то мелочь. Чернавка была выше Анаис на голову и при разговоре смотрела на нее сверху-вниз.
— Интересная ты, Анькаа, — усмехнулась Чернавка. — Хотела бы и я быть такой же сильной…
— Это несложно, — саркастично произнесла рыжеволосая спутница. — Всего лишь вставай с петухами в течение полугода каждый день, бегай по десять кругов вокруг деревни…
— И это все тебя заставлял делать Рогги?! — ошарашенно посмотрела на нее Чернавка.
— Ну, как видишь, не такой уж он и лапочка, — хитро посмотрела на нее в ответ Анаис.
— Хм, — задумалась Чернавка.
— Слушай, давно хотела спросить, — неуверенно начала Анаис, почесав затылок. — А вот что имел ввиду банный дедушка, когда говорил про твою маму, если не секрет?
— Не секрет, — пожала плечами Чернавка. — Мать моя в детстве была настоящей занозой в заднице: мужиками крутила-вертела, как могла. Вроде как она некогда влюбила в себя черта, беса какого-то аль лешего, кто их разберет. Она ему отказала, а он возьми, да и прокляни ее!
— И что было дальше?
— Ну она не придала этому значения, — вздохнула Чернавка. — Ну прошло пару лет, были гуляния. Мать моя находилась в соседней деревне. В то время туда приехали тенгри разорять, грабить, захватывать земли. Один из них взял мою мать силой. Только через несколько недель тенгри были выгнаны из деревни и разбиты, а моя мать вернулась в Ольх. Уже дома она поняла, что обрюхатили ее. Все это поняли. Мужики проклинали и открещивались от нее, бабки клеймили ее распущенной и другими более отвратительными словами. Скажу больше — моя бабка не признает во мне внучку, а мать мою оскорбляет самыми гнусными прозвищами. Замуж мою мать так никто больше и не звал. Вот так вот!