Афанасий пытался подражать учителю, но получалось неважно. Сколько он ни пялился на греческие письмена, само собой ничто не всплывало в его голове.
Когда от занятий начинала ныть спина, Афанасий доставал из ларя оставленные Онисифором кистень и боевой меч и отправлялся в лес. Руки и ноги помнили затверженные уроки, надо было всего лишь позволить им двигаться самостоятельно.
Не с одного дерева ободрал Афанасий кору кистенем, не одна ветка пала под лихим ударом меча. С луком и стрелами, копьем да кинжалом – самоглавными на охоте предметами – он и без того не расставался.
Сладостно и спокойно текли дни. И хоть повторял преподобный Ефросин – малое время в земных страданиях потерпети, вечного же блаженства достигнути, – жизнь в Трехсвятительском не казалась Афанасию наполненной страданиями. Наоборот, блаженным казался ему уклад монастырский, ведь другого он не ведал. А человек, от которого искус далек, есть человек счастливый.
Как-то раз Афанасий вернулся с охоты в неурочное время. Лов выдался удачным, и через монастырские ворота он прошел, сгибаясь под тяжестью добычи. Отдохнув и придя в себя, он постучался к преподобному. Ефросин чуть приоткрыл дверь, словно не желая допускать гостя в келью, но увидев Афанасия, доброжелательно улыбнулся и впустил.
На столе лежал развернутый свиток, испещренный неизвестными Афанасию буквами. Ефросин уловил недоуменный взгляд ученика.
– То иудейская грамота. Ветхий Завет в первозданном виде своем.
– А зачем он? Разве у нас своего нет?
– Хочу в точности знать, что заповедал Бог первому православному, Моисею двурогому.
– Так он ведь жидовином был? – удивился Афанасий. – И без креста!
– Всевышний с ним лицом к лицу разговаривал. Право Моисею самим Богом дадено, а слава людьми вознесена. Значит, он и есть православный, причем первый на земле. Понял? – строго спросил Ефросин.
– Понял, – ответил Афанасий.
– Крест позже появился, когда духом человецы ослабли и в поддержке стали нуждаться. Тогда и пришел Спаситель, дабы явить миру сей чудный знак.
Ефросин истово перекрестился, и Афанасий тут же последовал его примеру.
– Только не дремлет искуситель рода человеческого. На все вывертки отыскивает уловки хитромудрые. Как понял, что в лоб уже не улестить душу, принял сатана образ ангела, дабы в сети своя человецев уловити. И запрятал жало змеиное не куда-нибудь, а прямехонько в книги святые.
– Да как такое может быть? – воскликнул Афанасий.
– Он хитер, многомудр и сплеча не рубит. Годами являлся к отцам святителям, искушал каждого понемножку. Житие подвижника лишениями и горестями преисполнено, вот он и нашептывал каждому кое-где в книгах подправить. Немного, совсем чуток, с первого взгляда разницу и не уловить. И многих спокусил, многих со стези истинной отвернул. А уж ученики подвижников книги эти святыми считали, трактовали каждую буковку. Сатана и этих уловил, подсказал, на чем упор сделать. Как ты разуметь можешь, именно на тех отклонениях.
А ученики учеников еще дальше пошли, а их ученики еще дальше. Вот так вера святая и начала искажаться на радость лукавому. Сегодня же такое в книгах написано, что волосы дыбом встают и пот прошибает.
– А поправить нельзя?
– Нельзя, – твердо сказал Ефросин. – Далеко телега укатилась, трудно вернуть. Да и не мне, с силами моими малыми. Я только сравнивать могу, что в начале лежало, – он кивнул на свиток, – да понять пытаться, как же на самом-то деле быть должно.
– Князь и эту грамоту освоил! – с восхищением воскликнул Афанасий. – Неужто и до нее сам дошел?
– Самому до такого не додуматься, – улыбнулся преподобный. – Хотя, когда освоишь, что к чему, вовсе не мудреным наречие сие выходит. Но учитель у меня был.
Лет за пять до твоего появления в Трехсвятительском разбили люди лихие купцов проезжих. Всех уложили вчистую, а добро разграбили. Чернецы к вечеру на дороге пустые телеги обнаружили и трупы, вороньем обсиженные. Только одно тело стервятники не тронули, перевернули его чернецы на спину, а убиенный, оказывается, дышит. Счастье его было, что лицом вниз упал, не то бы расклевали, проклятые.
Привезли его в обитель, стали выхаживать. Одежда на нем вроде нашенская, а как в себя стал приходить, забормотал непонятное. Братья меня позвали, но и я лишь отдельные слова разобрать сумел. Странный язык, вроде и напоминает тот, на котором немецкие рыцари, крыжаки, изъясняются, и вроде не похож.