Случись что важное - и предки наши узнавали новость тотчас, хотя не было у них ни радио, ни телевидения. Все рассказывали им колокола. Самые важные звонили в Кремле. Среди них главный - Большой Успенский колокол. Народ дал ему второе имя - Царь-колокол.
На глазах у всех великан сравнительно недавно - с 1836 года. До этого пролежал сто один год и семь месяцев в земле. История его уходит в глубь веков, когда в Кремле вырос главный собор Московского государства Успенский. Возле него на деревянной звоннице находился "благовестный" большой колокол.
Надстроив Ивана Великого, Борис Годунов позаботился и о Благовестнике. При нем отлили Большой Успенский колокол в два раза с лишним потяжелее прежнего. Лил его, как считают, Андрей Чохов, прославивший свое имя самой большой в мире Царь-пушкой.
И этот Благовестник висел на приземистой, всего в четыре метра, звоннице. Тревожили его только по особым случаям: по большим праздникам, когда принимали высоких зарубежных гостей. Издавал он, как говорили москвичи, "радостный звон". Язык колокола раскачивали одновременно 24 звонаря, извлекавших из великана всего три звука с большими промежутками, чтобы не расколоть от сильного звона. Огонь, однако, не пощадил и его.
Пришлось в первой четверти XVII века отливать новый, еще больший. И этот погиб. Отец Петра I, Алексей Михайлович, распорядился отлить новый не только самый большой в России, но и в мире. Австрийские мастера, к которым обратились тогда за помощью, брались за дело, выспрашивая для него пять лет. Столько ждать не могли.
Нашелся в Москве свой мастер. Посетивший тогда столицу путешественник Павел Алеппский оставил подробное описание той колокольной эпопеи. Особенно поразил его мастер: "Человек малого роста, невидный собою, слабосильный человек, о котором никому и в ум не приходило, - и просил царя дать ему только один год сроку". Звали литейщика Емельян Данилов, 24-х лет. Секреты мастерства унаследовал от отца, как тогда водилось. Мог Емельян "резать слова и травы", то есть украшать колокол.
Мастер слово сдержал. Через год колокол услышала вся Москва, звук его несся от Кремля на семь верст и перекрывал звуки всех других московских звонов. Но били в него от радости так сильно, что разбили...
Через год после эпидемии чумы, как только жизнь вошла в свою колею, закипела работа над новым Большим Успенским. На этот раз счастье светило Александру сыну Григория... Павел Алеппский, сообщающий об этом, отметил 1 ноября 1655 года: "В этот день мы видели зрелище, которое останется навеки памятным". Начался подъем, который длился трое суток непрерывно. Им занималась тысяча человек! "Ничего подобного этой редкости - великой, удивительной и единственной в мире - нет, не было и не будет, она превосходит силы человеческие" - так заключал очевидец.
Спустя несколько лет другой известный путешественник барон Мейерберг видел этот колокол лежащим опять на земле. Долго его не удавалось поднять. И только в 1674 году сумели. Есть даже рисунок в дневнике шведского дипломата, посетившего тогда Москву, на котором видно сложную подъемную машину, звонницу, окруженную лесами, с которой свисают противовесы, влекущие вверх Большой Успенский колокол.
Поднял его некто Ивашка Кузьмин, золотая голова - кремлевский привратник. Получил он за это государево жалованье. А подпись оставил за него в ведомости другой, так как изобретатель не умел расписываться. Радовал москвичей этот звон всего семь лет, до следующего великого пожара.
Вступившая на престол Анна Иоанновна, племянница Петра I, желая укрепить свою популярность в народе, повелела: "...ревнуя к изволению предков наших... тот колокол перелить вновь с пополнением, чтоб в нем в отделке было 10 000 пуд...", а все работы велено было производить "со всяким возможным рачением, в скорости".
Начали с того, что обратились за содействием к французскому механику академику Жерменю. Вначале тот посчитал сделанное ему предложение шуткой. Ведь в Руанском соборе висели колокола в девятьсот пудов. А тут десять тысяч. Но когда поверил, представил расчеты и смету. Была она столь устрашающей, что решили обойтись своими силами.
В Москве взялся за это Иван Федорович Моторин, лил он пушки для Петра I, работая "денно и нощно", колокола Ивана Великого, башен Кремля, лил колокола для новой столицы... Был Иван Моторин хозяином литейного завода на Сретенке, который горел. Терпел нужду, наградами его не баловали.
Большой Успенский колокол отнял у мастера последние силы, а он работал самоотверженно, имея под своим руководством до двухсот каменщиков, печников, плотников и работных людей. Моторин запросил тысячи пудов красной шведской меди, английского олова "самого доброго", донской кирпич, красный жженый, много глины, угля, извести, бревен, леса, дров, припасов...
Наружным украшением занимались мастера, присланные из Петербурга. Долго решался вопрос - указывать ли имя мастера. Решили указать. "Лил сей колокол российский мастер Иван Федоров сын Моторин с сыном своим Михаилом Моториным".
По сути, это единственная награда старому мастеру, да и то посмертная.
Работал Моторин на износ, а было ему тогда свыше шестидесяти лет. По нынешним понятиям - возраст пенсионный, к тому же мастер всю жизнь имел дело с огнем - в литейном цехе. Работал, "обретаясь безотлучно" возле своего детища, не считаясь со временем: чиновники подгоняли, стремясь выслужиться перед императрицей. Моторину не платили подолгу жалованья, "кормовых денег", не говоря о наградах. Приходилось великому мастеру молить сенат выдать ему средства на пропитание, "понеже при оном деле имею труд немалый". Моторин не имел даже личной свободы: из сената последовали распоряжения, смысл которых сводился к тому, чтобы привязать его, как каторжного, к литейной яме. "А Моторину надлежит быть при том деле у колокола быть по все дни, а буде в которой день не будет, то приставить к нему такова ундерофицера, чтоб неволею его к тому принуждать"...
Первая отливка произошла неудачно: случилась авария, прорвало печи, "медь под поды ушла". Несчастья сыпались одно за другим. Описали за долги моторинский завод на Сретенке. Да еще случился пожар, и сгорел дом и многие "пожитки" семьи. Сердце Моторина не выдержало испытаний...
Дело отца закончил сын Михаил. 23 ноября 1735 года в час ночи зажгли огонь в топках. Полтора дня шла плавка. И всего за 1 час 2 минуты отлили то, что потребовало пяти лет подготовки, строительства сложнейших форм, моделей, печей... Колокол вышел на славу.
Отлить такой колокол - полдела. Не менее сложно его поднять. Эта проблема заботила Ивана Моторина, он сделал модель подъемного устройства и колокол весом в 12 пудов, в одну тысячную веса изделия.
Пока обсуждались способы подъема, случился большой пожар.
Когда его потушили, то оказалось, что Большой Успенский колокол дал трещины, а от его края отвалился кусок весом в 700 пудов... Одно из объяснений этому дано архитектором Матвеем Казаковым: "А как на него в ту яму множество горевшего леса падало и огонь размножился, то по незнанию бывших при том, для утушения оного заливано было водою, которая на колокол попадала, отчего сделалось на нем десять больших трещин и край вышибло". Время шло. Пролежал в земле гигант ни много ни мало, а век с небольшим...
И только знаменитый зодчий Монферан, прославившийся Исаакиевским собором и Александрийским столпом в Петербурге, взялся за извлечение колокола.
Он применил принцип, использованный им при сооружении столпа - подъем шестью кабестанами. Плотники соорудили леса. 500 рабочих приступили к пробному подъему. Два вышли неудачными: рвались канаты. После этого привезли в Москву строительные механизмы, опробованные на Исаакиевском соборе. В Измайлове рубились вековые березы для катков...
И вот 23 июля 1836 года в шесть утра при стечении многих любопытных начался подъем, который успешно завершился всего за 43 минуты. Через день колокол подкатили к новому месту, а затем поставили на белокаменный пьедестал, где он стоит и по сей день.
Стали называть это чудо Царь-колоколом. Его высота 6 метров 14 сантиметров. Вес 201 тонна 924 килограмма... Анализ показал, что, кроме меди и олова, пошло на отливку серебра полтонны и золота 72 килограмма. Чтоб лучше звенел.