– Да п-простят н-никчемного раба в-великие п-правители… – отважно прозаикалось из редечного салата лицо, приближенное к сильным мира сего, в лице Бу Хая. – Если эти п-презренные м-мучители нот не усладили высочайший с-слух… м-мы изгоним их…
– Что вы, что вы! – всплеснул руками Иван, отчаявшийся когда-либо увидеть вамаясьца, расположенного вертикально дольше десяти минут. – Там, откуда мы пришли, это – высший комплимент выступающим!
– Да?.. – осторожно удивился староста Ли Жи Пень, сидевший – а теперь лежавший по левую руку от властелина ада инкогнито.
– Да-да! – не слишком трезво подтвердил его премудрие.
– Но вы… ваши глупые рабы подумали… что если ваши великолепия забили в ладоши… значит, вы хотели заглушить звуки, издаваемые… – пробормотал он.
– Нет, что вы! Наоборот! – воскликнул Иван и, порывшись в эрудиции, торопливо добавил: – Мы делаем это, чтобы отпугнуть от артистов злых духов!
– Чтобы они не могли повредить выступающим, и мы наслаждались их прекрасным искусством еще много раз! – подхватила царевна.
– А разве вокруг них собираются хуо-ди? – Бу Хай достался из салата, но физиономия его была теперь бледнее прежнего.
– Видишь ли, дорогой Чай, – обратилась к нему Сенька, – они настолько любят музыку, что собираются ее послушать при первой возможности. И чем лучше поет или играет человек, тем больше их собирается…
– …и тем громче надо хлопать, чтобы их отогнать, – договорил за нее Агафон.
– Но тогда в артистов можно бросать петарды! И бить в гонг и колотушки! – осенило Ли Жи Пеня. Гости разом затрясли головами:
– Нет!
– Нельзя!
– Так не делается!
– Почему? – обиделся староста за свою идею.
– Во-первых, исполнителей можно заиками оставить, – практично начала перечислять Серафима.
– А во вторых?
– А во-вторых, хуо-ди, любящих прекрасное, деревом и металлом не прогонишь, – поучительно изрекла царевна, походя добавляя новых кошмаров не одному поколению вамаясьцев. – Иногда, даже если на площади пруд выкопаешь, а вместо заднего двора лес посадишь, и то не помогает. Страшная они вещь… в умелых руках.
Но окончания фразы вамаясьцы уже не слышали.
– Деревом не прогнать… и металлом… – бормотал Чай с выражением колоссального мыслительного процесса на лице.
– Любителей прекрасного… – с таким же выражением вторил ему староста[41].
– Если высочайшие гости не против, я еще могу спеть, – не дожидаясь вердикта сельских авторитетов, робко предложила певица и, получив одобрение, подкрепленное неумелыми, но бурными аплодисментами односельчан, продолжила концерт.
Чай Бу Хай, расположившийся по правую руку от Иванушки, не только добавлял ему и его супруге самые вкусные блюда, но и подливал самые изысканные напитки. Но поскольку ничего более изысканного в Дайдане, чем гаоляновая водка, отродясь не существовало, то времена иномирных гостей поджидали тяжелые.
– Пей, – шептал он супруге, держа двумя пальцами стаканчик размером с наперсток, наполненный до краев разведенной гаоляновкой. – За мир и дружбу между… мирами. Ноблесс оближ.
Та подносила стакашек к носу и ставила обратно на стол, страдальчески кривясь:
– Не буду. Она вонючая. Пейте сами. А я за мир и дружбу лучше буду есть.
И мужчины мужественно пили за себя и за ту деву.
Но когда выпито было немало, Иван случайно заметил на обочине дороги, ставшей банкетным залом, пустую бутылку с интересной этикеткой. Пожелав рассмотреть ее получше, он взял бутыль – и едва не выпустил из рук.
– Сейчас… пока мы сидели… – обратился он к Бу Хаю, – туда случайно заполз уж! Наверное, погнался за скорпионом!
Чайный мастер почтительно склонился:
– Наблюдательность великолепного повелителя преисподней не имеет себе равных… – проговорил он. Иванушка зарделся от удовольствия, а Чай продолжал: – …Ведь кроме того, что это не уж, а гадюка, не заползла, а была засунута, не сейчас, а перед запечатыванием бутылки, и не случайно, а нарочно, вы всё подметили с невероятной точностью! И скорпиона она не поймала. Кто бы доверил такое ответственное дело какой-то глупой змее? Только наш винокур День Не Пей мог так эстетично разместить его в ее пасти. Заметьте, их расположение не нарушено даже теперь, когда водка выпита до дна!
– В смысле… вы хотите сказать… ее… их… в ней утопили? – цвет Ивановой физиономии быстро приблизился к цвету употребленного напитка.
41
С тех пор аплодировать дайданьцы стали всегда и по любому поводу: на свадьбах, родах, похоронах, отёлах, в начале и окончании посевной. Они без устали рукоплескали всей семьей или селом богатому урожаю, вкусному обеду, удачному слову, красивому забору, чарующему закату, нежному рассвету и радуге. На вопросы удивленных чужаков, что это они такое делают и зачем, дайданьцы гордо отвечали: "Так сам повелитель преисподней Янь Ван и его вельможи научили нас отгонять самых зловредных хуо-ди". После этих слов, добротно приправленных рассказом о пребывании высокочтимых гостей (после которого, конечно, следовали громоподобные нескончаемые аплодисменты), рукоплескания как последний писк моды разлетелись по всей стране.