– Вы мне заплатите за всё! – рычала она с перекошенной физиономией, проворно семеня на своих сандальках-скамеечках и придерживая одну полу свободной рукой. – Я вам покажу!..
– Сударыня, заклинаю вас, успокойтесь! – не зная, пугаться или смеяться, Иванушка вскинул ладони. – Никто никого не убил! Вроде. Сень, твой ведь живой?
– Очень на это надеюсь.
Но ночную фурию этот ответ не устроил.
– Вы всё испортили! – взвыла она. – Я отомщу!
– Уважаемая мадам… – попытался вмешаться его премудрие, галантно не применяя физическое и прочее воздействие, но едва успел спасти коленку от удара ножом.
– Прочь с дороги, мерзавец!
Ловко обогнув его коня, мстительница занесла клинок над Сенькиным бедром.
– Ненави…
Быстрый взмах ножнами договорить ей не дал. Сложив губки бантиком, дама закатила глаза под лоб, выронила ножик и грохнулась на мостовую.
– Три-ноль… – вздохнула царевна, грустно оглядывая вновь опустевшую площадь.
– Сеня, это же женщина! – Иванушка укоризненно расширил глаза.
– Её проблемы, – буркнула его супруга.
– Слушайте, в той лавке, с недорисованными эскимо, откуда эта чокнутая выскочила, точно должен быть кто-нибудь еще! – воскликнул Агафон.
Теперь счёт был два-один. Дом оказался трактиром, эскимо – даже не ёршиками, а соснами, но внутри и впрямь находился абориген с двумя женщинами в скромных красных в белую точечку кимоно. Все трое сидели на корточках за низким столиком под полками с горшочками, кувшинчиками и бочонками – и остекленевшими взорами изучали свои циновки.
– Добрый день! – чувствуя, что усилия его пропадут даром, царевич всё же попробовал завязать разговор.
Хозяева молчали.
– Кабуча… Как солдаты в саду… Мне это начинает надоедать, – пробормотал его премудрие, сгрузил у стены с плеча даму, покусившуюся на его коленную чашечку, закатал рукава и заметался по залу, делая странные жесты – словно разрывал невидимые нитки – и прислушиваясь. Над столиком у самого входа, уставленном[271] бутылочками из-под сакэ, глаза его зажглись, жест вышел особо энергичным – и супруги услышали, как в воздухе что-то тихо дзенькнуло на разные тона, будто тонкие струны порвали.
– Есть! – торжествующе потирая руки, маг обернулся на хозяев трактира. – Ну, с добрым утром, что ли? Агушеньки-потягушеньки?
Взгляд его встретился с изумлёнными взорами вотвоясьцев.
– Умоляю, извините нерадивого хозяина "Сосен, склоняющихся под порывами северного ветра"! – всплеснул руками трактирщик. – Я, кажется, задремал… отвлёкся… не видел вашего прихода, почтенные господа… господа?..
Моргая еще замутнёнными сонными чарами глазами, он честно попытался определить, кто посетил его скромное заведение.
– Северные демоны, – во избежание долгих объяснений махнула рукой Серафима. – По пути в столицу. В чём, собственно, и заключается наш вопрос. В какую сторону надо ехать, чтобы…
– Нет!!!..
Но отчаянный хор аборигенов был заглушен треском и грохотом ломающейся стены. Лукоморцы обернулись, готовые ко всему – но не к тому, что увидели. Увеличив дверной проём до ширины и высоты трёх каменных лошадей, их скакуны с аппетитом хрумкали, один – пустыми кувшинчиками, другой – столиками, третий – циновками у них.
– Кыш! Кыш, окаянные! – замахала на них Серафима. – Фу!
Кони перестали жевать, одарили хозяйку взорами, полными скорби, и принялись разворачиваться, давя в процессе всё, что не успели доесть.
– О горе нам!.. – запричитали женщины.
– Не верю своим глазам! – воскликнул трактирщик, увидев теперь груз, навьюченный поперёк сёдел. – Самурай Обаока Косо! И господин… господин…
Взгляд его было затуманился снова, но один короткий жест Агафона, звон разрываемой струны – и затмение кончилось.
– Господин… котэнгу!
– Ко…кто? – не поняла Серафима.
– Котэнгу – это малый тэнгу! – радостно пояснил трактирщик.
– Малый… кто?.. – наморщил лоб Агафон.
– Тэн-гу, – осторожно повторил за восвоясьцем Иванушка. – Ну это, мне кажется, как синус – косинус… тангенс – котангенс… Тэнгу… – котэнгу…
– Отношение прилежащего тэнгу к противолежащему?
Теперь настала очередь трактирщика таращить глаза и морщить лоб. Но, в отличие от гостей, не решаясь – или не умея – углубляться в научные дебри тригонолингвистики, он просто подал знак своим женщинам сделать гостям чаю, а сам, сложив руки на коленках, проговорил: