– Смотри, он учёный! Домашний! – восторг на лице вамаясьского мальчика мешался с состраданием. – Он что-то рисует!
– Он что-то пишет! – воскликнул Ярик.
– По-лукоморски?!.. – опешила Лёлька.
Но Ярослав, не вдаваясь в особенности учебной программы выпавшего в виде осадков слона, уже громко читал появляющиеся из-под неуклюжей, норовящей выскользнуть палки, слова: "Бгте к стне. Где зррывы. Тм пом…"
Палка под неловким нажимом хрустнула и сломалась. Серафима опустила голову, зажмурилась и стиснула зубы. Только не стонать. По крайней мере, пока они не уйдут.
– Слон написал "Бегите к стене! Где взрывы! Там помощь!" – захлопал в ладоши Ярик. – Там будет кто-то, кто сумеет ему помочь!
– Скорее туда! – воскликнул вамаясьский мальчик.
– Слоник-сан, потерпите, пожалуйста! Мы сейчас вернёмся! – выкрикнула Синиока уже на бегу.
– Мы обязательно вернёмся!
– Не вздумайте! – прохрипела она, убедившись, что умчавшиеся дети ее не услышат, выдохнула, не в силах больше соображать.
Единственное, о чем она могла теперь думать, что занимало все ее мысли, чувства, включая с десяток еще не открытых и, самое главное, нервные окончания – это боль. Ноги, еще ноги, спина, рёбра – всё, точно пропущенное через мясорубку до самой малой косточки, превратилось в один безразмерный очаг боли, разгорающийся всё сильнее и сильнее, когда казалось, что дальше уже некуда, лишающий рассудка и воли. Вот поистине слоновая порция… У человека, наверное, меньше болело бы… У киски боли, у собачки боли… у мышки… У всех кости… кос…ти… Кости!..
Не понимая, верно она рассуждает или нет, Серафима отдала приказ кольцу – и на месте слона остался лежать осьминог с неестественно вывернутыми щупальцами. Боль пропала вместе с костями. От неожиданного облегчения царевна с последним стоном растянулась во весь рост на обугленной земле и замерла. Непонятная бело-алая, брызжущая каплями и искрами света штуковина, бестолково дрейфовавшая над землей, уплыла куда-то к руинам, унося почти единственный свет в округе, и измученному зрению – осьминожьему теперь, но в реальности всё еще совиному, стало блаженно-темно.
Спокойно. Теперь можно и подумать. Значит, так. Дети побежали к стене. Самое умное, что она может сейчас сделать – ползти за ними: превращаться в кого-нибудь более продвинутого на пути костяной эволюции она опасалась. Догнать их, дождаться Агафона – и прочь. Конечно, хотелось бы камня на камне не оставить от этого рассадника похитителей детей, но кто-то, кажется, уже постарался до нее. Программа-максимум – добить Вечного – пока представлялась невыполнимой из-за отсутствия объекта добивания – и возможностей. Значит…
Лишь отдалёно представляя, как каракатицы перемещаются в воде, и не представляя вовсе, как они перемещаются на суше, Сенька перевалилась на бок, подтянула щупальца под живот – или что было у осьминогов на этом месте – и попробовала идти в ту сторону, куда убежали дети. Потом – ползти. Потом – перекатываться, обдирая нежную шкурку о шлак и окалину. Растудыть его в гармошку…
Кожа осьминога на воздухе, да еще вывалянная в грязи, быстро начала высыхать, сморщиваться и натягиваться, словно грозила вот-вот порваться. Шило мыла не слаще, как говорил Шарлемань Семнадцатый… Подождём его премудрие, а там видно будет? Колдуна не видно – и это главное. Может, вколотился в землю по самую макушку, да там и остался, сам себе могильный памятник?
Измученная, потерявшая ориентацию в пространстве, но нашедшая несколько сотен острых камней, людям, даже босым, не заметных, она вытянула щупальца и закрыла глаза. Чтобы хоть немного усмирить беспокойство, оставшееся в ней слоновьего размера, она начала представлять, где сейчас могут быть дети, накладывая путь совы на дворцовые дороги, каналы, возможное время ожидания, пока Агафон доломает стену, путь обратно… и пропустила важное.
Недалеко от нее на земле засветилось крошечное бледно-розовое пятно. Можно было подумать, что на эту угольную проплешину, еще вечером бывшую аккуратной грядкой с лекарственными травами, падает отблеск далёкого пожара. Затем пятно увеличилось, потемнело, и стало похоже, будто кто-то принёс корабельный фонарь с красным стеклом. Но когда пятно налилось малиновым соком и стало размером с поднос, количество вариантов уменьшилось до одного.
Беззвучно, как гриб, и так же плавно, из земли показалась обгоревшая маковка человеческой головы… покрытые кровавой коркой уши и лоб… оплавленное, словно из перегретого воска, лицо… плечи… грудь… Еще несколько ударов сердца – и на Белый Свет вырос, источая чахлый, но еще заметный малиновый свет заимствованной магии амулета Грома, Ода Таракану.