Призадумались старички. И так прикидывали и этак.
— Может, плот? — спросил Попова Дежнев.
— Ты, казак, в шахматы играй, проиграешь ведь.
— Никогда я в шахматы не проигрывал, — рассердился Семен, — гляди-ка сюда.
И давай свои фигуры шевелить, от его соперника только пух полетел.
— Силен! — Попов даже пальцами прищелкнул, — Если ты и служишь так же сметливо, я бы хотел тебя в товарищах иметь.
— Службу знаем.
— Давай знакомиться, казак. Меня зовут Федот Алексеев, из Поповых.
— Знаю, — сказал Семен. — В Якутске тебя видел. А меня зовут Дежнев Семен.
— Ну, как же! Слыхал! Кто ж о Дежневе не слыхал. Сахея ведь ты уговорил?
— Я.
_ Ну вот! Значит, знакомы с тобой. Народ, — крикнул Попов зевакам, — угощаю!
К нему подошли вежливые старички.
— Над загадкой твоей долго мы думали, Федот Алексеев.
— Ну и придумали?
— А как же! «Дрон Дроныч, Иван Иваныч скрозь воду проходит, на себе огонь проносит» — будет это Уж.
— Верно. Идите и вы к столу.
— Да не хотим мы больше есть и пить. Мы загадками спорили, кому из нас за съеденное за выпитое платить, а больше не хотим — и сыты и пьяны.
— Ну, с богом, старички. Заплачу за ваше.
Покланялись купцу.
Любил Семен гостей. Любил потчевать, любил показать красавицу жену.
Засиделся Федот Попов допоздна у Семена. Уходить бы пора, но зашел разговор о главном.
— Не хочу, Семен Иванов, таиться перед тобой. Ты вот зовешь на реку Анадырь, обещаешь богатую прибыль, что соболями, что моржовым зубом. Я купец, а купец за хорошей прибылью на край света пойдет. Сам видишь, товаров у меня много, прибыль в Нижнеколымске — сказка, а я вот не торгую.
— Бережешь, значит, товары. Для Анадырь-реки бережешь? — Семен от радости двумя руками за бороду свою вцепился. — Верно делаешь! Здесь прибыль велика, а на Погыче, где один ты из купцов будешь, — за бусинку по соболю возьмешь.
— Семен Иванов, всех богатств не увезешь. Здесь, на Колыме, дело верное, а идти по морю-океану, среди льдов, невесть куда, невесть в какие народы — рисково. Набежит буря, грохнет коч о камни — и прибыли конец. Был богат — и гол как сокол. Не из-за прибыли я в дальние края стремлюсь. Товары могут погибнуть, а то, что своими глазами видано, своими руками щупано, товар неоценимый, без порчи. Коль суждено ему пропасть, так вместе с тобой.
— Федот Алексеев, милый человек, нашел я тебя! Друга себе нашел, в делах, в помыслах…
Семен сгреб Попова лапами, оттолкнул, засморкался. А Федот Алексеев про свое говорил:
— У меня мечта пошибче твоей, Семен Иванов. Обживемся на Анадырь-реке, возьму я там соболей, меха, кость и пойду дальше. Верю я: по тому морю можно до Китая дойти.
Семен по коленкам себя ударил.
— Опять Китай! Как умный человек, так про Китай думает.
— Встречал таких?
— Встречал. Был один, да нет его. Чего вас тянет туда?
— За Китаем, Семен Иванов, Индия — страна удивительная и великолепная. Говорили, будто в давние времена были там наши купцы, в Индии-то. Повезет — с товарами приду. Нет — и так хорошо. Проложи я эту дорогу — самые богатые купцы, что наши, что иноземные, в ножки мне из благодарности покланяются.
— Так что ж, Федот, думаю, пора челобитную подавать Втору Гаврилову, отпустил чтоб меня с тобой на Анадырь-реку.
— Подавай, Семен Иванов. Золотое время уходит. До холодов надо успеть.
— Поспеем!
Утром Дежнев встретил Анкудинова. Отвел его в сторонку.
— Герасим, победа! Федот Попов собирается на Анадырь. Мы с ним договорились — идем вместе.
Анкудинов порадовался за Дежнева, но не очень. Семен этого не заметил — так был он счастлив. Перед обедом к нему прибежал бочком торговый человек Пятко Неронов.
— Медку я тебе принес, Семен Иванов. Крыночка махонькая, да ведь мед-то на Колыме сам знаешь почем.
— Спасибо, Пятко. Только отчего ты вдруг вспомнил обо мне?
— А как же! У тебя ж Любим растет, дите малое. Ему медок полезен. И от простуды хорошо.
Семен улыбнулся.
— Прослышал, видно, что на Анадырь собираюсь?
— Да говорят.
— Вместе со мной хочешь?
— Далекий больно путь. Подумать надо. А нужен будет мед — сразу ко мне иди. У меня маленько есть.
Убежал.
После обеденного сна Семен Дежнев пошел к нижнеколымскому приказчику, ко Втору Гаврилову с челобитной.
— Опоздал, — сказал ему Втор.
— Как опоздал?
— Бьет челом приказчиком на Анадырь-реку Герасим Анкудинов.
— Гераська?
— Он самый.
Семен хватил себя кулаком по затылку.
— Пригрел змею! Денег давал на коч.
— Умный ты, Семен, а простоват. Больно-то не печалуйся, Федот Алексеев за тебя горой стоит.
— Сколько Гераська обещается явить соболей с новой реки?
— Сорок сороков.
— А я обещаюсь явить сорок семь сороков!
— Пиши челобитную.
Семен взялся за перо. Вдруг дверь распахнулась, и заявился Анкудинов.
Семен встал ему навстречу.
— За моей спиной дела обделываешь, Анкудинов? Не стыдно ли?
— Дело, Семен Иванов, денежное. Где о деньгах речь, про стыд не думают.
— Бог тебя покарает, Анкудинов, не мне судить, а приказчиком на Анадырь я пойду. Ты явил сорок сороков соболей, а я сорок да еще семь.
— Приказчик Втор Гаврилов, являю с новой реки пятьдесят сороков.
— Ну, а я — пятьдесят да еще пять.
— Шестьдесят сороков!
— Семьдесят! — крикнул Дежнев.
— Семьдесят, говоришь? — Герасим отер потный подбородок.
— Приказчиком на реку Анадырь пойдет Семен Иванов Дежнев, — сказал Гаврилов. — Явил он государю семьдесят сороков соболей, а промышленные да торговые люди в приказчики его хотят. Спору конец.
— А если я больше явлю?
— Спору конец! — сердито повторил Гаврилов. — Пиши челобитную, Дежнев, на семьдесят сороков и в поход скорей. Говорят, льда на море много.
— Спасибо, Втор, — Семен поклонился приказчику.
— Мне не за что. Федоту Попову спасибо говори. Понравился ты ему больно.
ПЕРВЫЙ ПОХОД
На дворе стоял серебряный полярный день. Было время сна, и отец с матерью спали. А шестилетний Любим не спал. Никак он не мог дождаться, когда, наконец, взрослые поднимутся, заберут узлы и мешки, придут на кочи и кочи поплывут в море-океан.
Сегодня Любиму нравилась их разоренная изба. Стены были голы, полати и лавки пусты. Все спали на шкурах на полу, среди узлов с одеждой, с товарами, едой. Лишь в красном углу осталась висеть маленькая серебряная икона богоматери и лампадка перед нею. Любим поглядывал на икону с беспокойством. Вдруг бог на небе передумает и отец останется дома? Опять застелют ткаными дорожками полы, на стены прибьют шкуры, повесят полотенце с красными петухами, мать затопит печь и будет варить обед.
Любим приподнимался и глядел на отца. Тот дышал во сне шибко, как богатырь. От сильного дыха шевелились усы, и было ясно: человек собрался в далекую дорогу и спит что есть мочи. А вот лицо у богоматери строгое, непонятное. Любим встал, прошел в красный угол, забрался на лавку. Теперь лицо богоматери было близко. Он мог хорошо его рассмотреть, а понять не мог. Лицо было так же строго и неизменчиво, но губы розовые, небольшие, чуть-чуть улыбались. Издалека это нельзя было увидеть, а вблизи так оно и было: губы богоматери незаметно улыбались, и Любиму стало спокойно. Он подкатился отцу под бочок и заснул.
Самые лучшие времена, самые лучшие вещи на белом свете всегда подпорчены тем, что их ожидаешь слишком долго. Но чудеса тоже случаются! Когда Любим открыл глаза, то сразу догадался: чудо произошло. Он не закричал от радости, не вскочил, он только улыбнулся во всю полноту своего заслуженного счастья и долго, не отпуская с лица улыбки, следил, как плывут по потолку тесной казенки тонкие драконы отраженных волн. Коч, едва раскачиваясь, плыл к морю, и за окошком стоял незатихающий серебряный день.