— Знает ли об этом Узун Хасан? — спросил Хоробрит.
Бывший пехлеван лишь гулко вздохнул, и ответ его почти совпал с тем, что сказал однажды Махмуд Гаван.
— Видишь ли, русич, воля Узуна Хасана ничего изменить не может. Если бы он не нападал, то вынужден был бы защищаться. А это намного, хуже, ибо тогда нападали бы турки. Поэтому для Узуна Хасана сейчас нет разницы, насколько армия Мохмеда превосходит его войско. Ну, а об остальном умный человек догадается и сам! — Грузный богатырь по-мальчишески лукаво подмигнул Хоробриту.
Догадаться было нетрудно. На десятый день пребывания Хоробрита в ставке Узун Хасан направил двадцатитысячную конницу одного из своих полководцев, Омара на Эрзиндан, с тем чтобы после Омар повернул на Трапезунд и отвлёк армию турок от главных сил Узуна Хасана, которые вскоре должны были выступить и через Сивас устремиться на город Токат — в самое сердце Малой Азии. Афанасий в должной мере оценил блестящий замысел властителя персов, но был убеждён, что хода войны отчаянный манёвр изменить уже не сможет.
Больше в ставке ему делать было нечего, и он покинул её с конницей Омара. Ехал задумчивым, хотя душа и рвалась вперёд; но самого себя не обгонишь.
Итак, пять лет провёл он на беспокойном, многолюдном, жарком юге, и результат его долгих странствий превзошёл все ожидания. Государь и князь Семён получат сведения, ценность которых поистине огромна. Ни одно посольство не в силах выполнить того, что сделал он, одинокий проведчик.
Что дальше? Нельзя не задать себе этого вопроса. Он привык к одиночеству, привык к безымянности, привык к скитаниям. И в то же время усталость копилась в душе и хотелось покоя, оглушающей тишины, вечернего заката над лугом.
Видимо, его приметы были уже известны и в Трабзоне. Стражи окружили его, когда он въезжал в городские ворота. Вначале Хоробрит решил, что схвачен по приметам, которые разослал султан Касим. Но оказалось не то. Коренастый бритоголовый су-башь немедленно повёл его на гору, в Верхнюю крепость, где находился паша. В крепости его тщательно обыскали, отобрали оружие, деньги, мешочек с землёй, тетради, вынули даже стельки из сапог. Потом привели к пожилому паше, и тот спросил, где грамота.
— У меня никакой грамоты нет, — удивился Хоробрит.
— Ты был в ставке нашего врага Узуна Хасана?
— Был, господин.
— Что там делал? Только не говори, что забрёл туда случайно.
— Я приехал вместе с гонцом. Так безопаснее. А в ставке дождался, когда конница Омара пойдёт на Трапезунд. Я один, и меня каждый может обидеть.
— Говоришь, ехал с конницей Омар-бея? Зачем она шла на Трапезунд? — насторожился паша.
Обманывать не имело смысла, ибо в пути они были долго, и в это время Узун Хасан наверняка уже подходил к Сивасу. Хоробрит объяснил, почему Омар оказался возле Трапезунда, а затем начал медленный отход к востоку. Наместник султана так и подскочил в кресле.
— Скорых гонцов ко мне! — взревел было он, но спохватился, спросил, чем русич может подтвердить свои слова.
Поистине, судьба оказалась благосклонной к Афанасию. Именно в это время в комнату вбежал су-башь и подобострастно прошептал паше, что привезли пленного перса. Паша приказал ввести пленного и, зловеще улыбаясь, обратился к Афанасию:
— Сейчас мы проверим, насколько ты оказался правдивым!
Пленника уже успели раздеть и избить, посеревшее от страха лицо его было окровавлено, один глаз заплыл, на обнажённом до пояса смуглом теле запеклись несколько ножевых порезов.
— Я всё скажу, клянусь Кораном, только не убивайте меня, я такой же мусульманин, как и вы... — заторопился пленный, с трудом выталкивая через разбитые губы слова. — Я десятник из конницы Омар-бея. Звать Коллоксай. У Омар-бея двадцать тысяч конницы, обоза нет. Сначала мы шли на Эрзинджан, потом повернули на Трапезунд, но почему-то отступили. Причины я не знаю. Я всё скажу, что вы хотите знать... я мусульманин...
— Куда вы отступили?
— Пошли на восток, к Армении.
Словом, пленник Коллоксай подтвердил всё сказанное Афанасием. Паша спросил, видел ли он в войске Омар-бея вот этого человека, и показал на Афанасия. Пленник взглянул на проведчика, и глаза его расширились от удивления.