Однажды на привале путники услышали мерный, настигающий топот копыт нескольких лошадей. Степан, Гридя и Варвара встревожились, затушили костёр. Но топот оборвался. Решили покинуть стоянку и в темноте ехать дальше. Топот возобновился, но уже не приближался. Ехали всю ночь по звериным тропам, держа направление на Полярную звезду, и так же упорно следовали за отрядом неизвестные. Погоня оставила Афанасия равнодушным. Его дух и мысли уже были в ином измерении, не подвластном обычным прихотям и страхам, — все они остались где-то внизу, в бурлении человеческих страстей, где одни называют Всевышнего господом, а другие — аллахом.
Лес беспокойно шумел, принимая странников под свой зелёный полог. Он был полон жизни. Густой ельник темнел по берегам рек, соловьи распевали в зарослях черёмух, малиновки вили гнёзда, могучие вепри проламывались в лещиннике. Манили покоем озарённые светом лесные полянки, пёстрые от цветов. Там покачивала белые соцветия сныть, пушистая таволга издавала медвяный запах, тянулась к свету красная герань, голубели в траве анютины глазки, трудолюбиво жужжал грузный шмель, облетая розовый клевер, и паслись на опушке пугливые олени, сами похожие на цветы.
Сладкая истома охватывала Афанасия, ему хотелось слиться со всем, что его окружало, раствориться в зелёных ветрах, в пении птиц, в солнечном свете.
Однажды путники наткнулись на огромного бурого медведя. Тот, ворча и мотая башкой, разрывал трухлявое дерево в поисках жирных личинок. Зверь был так увлечён, что не услышал приближения людей. Степан, Гридя и Варвара схватились за луки. И несдобровать бы лакомке, но вскрикнул Афанасий. Услышав человеческий голос, медведь всплыл на дыбы, остолбенело уставился на пришельцев, грозно взревел, готовясь напасть или дать стрекача. Он был стар, матёр и до сих пор помнил, как больны раны от стрел: в непогоду ломило правое плечо.
— Оставьте луки! — предупредил своих спутников Афанасий.
И тут случилось необыкновенное. Услышав глухой голос, медведь вдруг радостно рявкнул, опустился на землю и, по-щенячьи взвизгивая, смиренно подполз к Афанасию, который пристально смотрел на него, сойдя с коня и передав поводья Варваре. Лошади под седоками фыркали, пятились.
Медведь подполз к Афанасию, оставив в траве широкую борозду, поднял голову и робко лизнул протянутую ладонь человека. Тот отечески погладил его, ласково произнёс:
— Ну, топтун, дождался. Вот я и вернулся домой.
Бурый что-то проворчал дружелюбно и вновь лизнул старческую тёмную руку.
— Где же твой друг — леший? — спросил Афанасий.
Медведь встал, встряхнулся и направился к темнеющему ельнику, непрестанно оглядываясь, давая знать человеку, чтобы он следовал за ним.
Лесное чудовище поджидало их на прогалине. Поза его была мирной, хотя на широченных покатых плечах гиганта вздыбилась бурая шерсть. Огромные руки свисали ниже колен, пристальный горящий взгляд не выражал ни ярости, ни недовольства. Какое-то время Афанасий и леший молча и внимательно смотрели друг на друга — два отшельника, отныне связанные одной судьбой. В глазах гиганта вдруг промелькнуло нечто, похожее на сочувствие, он шумно вздохнул, шагнул в сторону, как бы освобождая дорогу, шагнул ещё раз, поверх кустов бросил прощальный взгляд через плечо и скрылся в ельнике.
— Иди, топтун, погуляй, — велел Афанасий.
Когда Бурый ушёл в лес, отшельник вернулся к спутникам, изумлённо взиравшим на происходящее. Он снял с плеча походную сумку, протянул её Степану со словами:
— Отдай князю Семёну Ряполовскому или дьяку Василию Мамырёву. Они знают и ждут. Скажите им, что Хоробрит умер.
— Окстись, Афонюшка, что ты удумал! — вскрикнула Варвара.
— Лес зовёт меня.
— Дак сынок у тебя малой!
— Боярин Квашнин его взрастит. Он поклялся мне в этом. Я здесь останусь. Для людей я умер, — повторил он бесстрастно. — Вам лучше уехать сейчас, солнышко опускается, скоро здесь духи соберутся. Прощайте! Коня заберите с собой.
Гридя увещевающе сказал:
— Вижу, ты изнемог, Афонюшка, но потерпи ещё трошки, до Москвы несколько переходов осталось, скоро жену обнимешь, сыночка, радостью вылечишься. Не можно тебя здесь одного оставить, погоня идёт следом.
— Умрёшь, кто тебя похоронит? — добавил Степан, соболезнующе покачивая головой.
— Уезжайте. Возвращаться не смейте.
Он сел под старым дубом-великаном. Друзья с ужасом смотрели, как Афанасий на глазах превращался в дряхлого старика. Полосатый бурундук, посвистывая, взобрался к нему на колени, словно на пенёк, поднялся на задние лапки и стал умывать свою мордочку. Юркая белка спустилась вниз, прыгнула на плечи старика. Отшельник что-то бормотал, с отсутствующим видом, но вскоре его запавшие глаза открылись, увидя, что его спутники не решаются тронуться с места, он прощально махнул рукой, закрыл глаза и больше их не открывал.