Она сама взяла его за руку, ладонь её была горяча. Молча повела в свою светёлку, которая, как и горенка Хоробрита, имела отдельный вход. И конечно, они не слышали, как боярыня сообщила мужу:
— Слава те, Господи, слюбились!
— Слава те, Господи! — эхом повторил Степан Дмитрии. — Хоть наша кровинушка ныне останется, род наш не сгинет.
— Не загадывай раньше времени, — построжала боярыня.
— Сердце-то, мать, болит. Отправится в Индию, вернётся ли? Время-то смутное!
Марья Васильевна грузно опустилась на колени перед иконами святых угодников и Матери-Богородицы, принялась горячо молиться.
Вернулся Хоробрит к себе под утро, ощущая на губах сладость жарких поцелуев Алёны. Ему хотелось петь. Прочь сомненья! Они достойно венчают лишь слабых духом.
Старичок-домовой встретил Афанасия на пороге, закувыркался, засвистел, уселся в лунном пятне, захлопал в ладошки.
— Ай хорошо, соседушка, ай баско! Страсть люблю, когда детушки зачинаются. А то мне, старичку, скука смертная. Я на боярыню и боярина осерчал, плохо семью блюдут, в доме который год детских голосов не слыхать.
— У тебя, дедок, детушки были? — добродушно спросил Афанасий, стаскивая сапоги.
Домовой даже мохнатыми лапками замахал от возмущения.
— У кикиморы каки детушки! Она хлопотунья, да не по этой части. Ей бы всё людей стращать да пужать. Ух, егоза была, сорочиха, так и норовила из дому улизнуть, в гости к водяному наладиться. Я её уж и за хвост привязывал, дак отрывала! Ей водяной милей хвоста.
Афанасий лёг и устало задремал под ворчливое бормотание старичка. А в окно уже брезжил рассвет.
Утром отрок Федька, открывая Хоробриту ворота, сообщил новость: за три улицы отсюда ночью убили трёх татей. Кудрявый Федька в ужасе круглил глаза, ему ещё такие дела внове и впечатляют несказанно. Сколько нужно горя, чтобы юношеская мягкая душа очерствела?
— Дроворубы ехали, наткнулись. Свезли в мертвецкую. Наш боярин сказывал, мол, один их посёк, даже одёжу с них не снял. Ох, дядь Афанас, тот витязь, видать, ладной был!
— Кто тебе сказывал, что они тати?
— Дак при них оружье нашли — ножи да кистени. Добрые люди с кистенями по ночам не ходят.
В Тайном приказе Хоробрита встретил князь Семён, коротко спросил:
— Твоё рукоделье?
— Моё. Хотели убить. Пятеро их было. Один раненый сбежал, пятого сам отпустил.
— Почему сторожам не сдал?
— Жалко стало парня.
Князь Семён бросил на проведчика испытующий взгляд: уж не ослаб ли душой проведчик. Но взгляд Хоробрита был твёрд.
— Добро. Я сказал управителю, чтоб правёж не устраивал. Ездил смотреть, узрел тулово посеченное и голову отдельно уложенную, догад взял: Хоробрита сабелька! Государь ужо сказал: надо всех проведчиков собрать и на ночь по Москве пустить, враз от душегубов стольный град очистят! — Князь выглянул в поруб[74], крикнул: — Кирилл, подай нам тезика! Купца сейчас приведут, он по-арабски мекает. Кирилл сюда его доставил, глаза ему завязал. Погутарь с ним крепости языка для. Олло, перводигерь, олло карим... тьфу, как ты язык не скривишь?
— Привычка, князе, — улыбнулся Хоробрит одними губами.
— Это ж я и сказывал государю, Хоробриту талан от Бога даден.
Привели высокого, чернобородого, смуглого перса. Хоробрит задал ему первый вопрос по-арабски. Перс удивлённо заворочал совино-круглыми глазами, охотно, даже обрадованно ответил:
— Никогда не думал, господин, что в столь далёкой северной стране встречу человека, знающего мой язык. У меня отец был араб.
— Откуда ты? Как тебя звать?
— Хаджи Лутфулла, господин, звать меня. Родом из Ормуза.
Так Афанасий впервые услышал о далёком южном городе, расположенном на острове на выходе из Персидского залива.
— Велик ли ваш город, богат ли?
Хаджи Лутфулла принялся горячо рассказывать, доброжелательно поглядывая на сидящего перед ним внушительного человека, у которого пристальный взгляд, седеющие волосы, лицо воина, а расспрашивал он о том, что должно интересовать лишь купца.
— Плавал ли ты в Индию?
— Куда именно, господин? Индия — великая страна, весьма обширная, в тамошних землях много государств. Я плавал лишь вдоль побережья, от города Дега до Камбея. Вглубь же не ездил. Там высокие горы и дремучий лес, который называют джунглями. В джунглях много диких зверей, они пожирают тех, кто оказывается в лесу. — В голосе перса послышался страх.
Беседа длилась долго. Чужие слова охотно всплывали в памяти Хоробрита. Учил его арабскому языку шемаханский купец, проживший два года в Московии. За что из казны ему было выплачено десять рублей и дарена шуба.